во всех случаях, когда революция уничтожала установленный Всеобщим союзом порядок, союзные дворы должны были выступить против нее с оружием. Британское правительство ратовало за одну лишь политику соблюдения формы, а Франция не хотела допустить расхождения во мнениях с Британией. Правительство России надеялось убедить союзников принять политику долга. Опять же, внешняя политика Александра предполагала необходимость союзнического единства в выработке эффективного ответа. Это означало, что даже если бы позиция Британии не изменилась, другие союзники должны были бы следовать общему курсу действий.
Союзники могли бы даже заключить новый договор для урегулирования революционного кризиса. Они поступили так с договором от 13 (25) марта 1815 года, который подтвердил casus foederis et belli против Франции во время побега Наполеона с острова Эльба. Но независимо от формы, которую приняли бы акты конгресса, они не должны были оставлять сомнений относительно общего курса союзнической политики или правовых основ, на которых она покоилась. Независимо от того, были ли их действия подкреплены заключенными ранее договорами или новыми соглашениями, союзники должны были уничтожить власть мятежников и восстановить законную власть государей. В противном случае пострадавшие государства и более крупный европейский союз утратили бы двойное благо – счастливое спокойствие внутри и полную независимость вовне. Опять же, существовал прецедент реставрации союзниками французской монархии, хотя современные государственные деятели расходились во мнениях о том, как действовать дальше. Некоторые полагали, что принципы 1814–1815 годов – в частности, конституционная хартия, принятая во Франции, – посеяли семена революции. С их точки зрения, первоначальная проблема не была решена и Франция не предоставила модель действий, от этого и революции, поразившие Испанию, Королевство Обеих Сицилий и Португалию. Другие государственные деятели сосредоточились на причинах и следствиях Французской революции (как и любой политической революции); однако, как показывал исторический опыт, никакая человеческая власть не могла бы заставить отступить революции. В Испании, Королевстве Обеих Сицилий и Португалии у государственной власти не было средств для сопротивления восстанию.
Признав различия во мнениях политических лидеров, Каподистрия по-прежнему утверждал, что принципы, используемые для умиротворения Франции с Европой, открывали путь вперед и могли быть применены на полуостровах. Формулировка Каподистрии позволила ему осудить оба обсуждавшихся подхода к текущему кризису за их преувеличенность и пристрастность. Решение, которое предпочитал министр иностранных дел России, предполагало возвращение к активному миротворческому процессу, представленному Актом Священного союза от 14 (26) сентября 1815 года и Аахенскими протоколами. Каподистрия верил, что мир зависел от истины (vérité), которую можно было найти в компромиссе или в золотой середине (le juste milieu). Иными словами, на встрече уполномоченных в Троппау можно было бы найти истину в обоих ответах на происходивший кризис и прийти к соглашению о принятии мер, которые были бы способны обеспечить суверенной власти возможность избавить мир от бича революций. Затем союзники могли бы применить согласованные меры к Испании, Португалии и Королевству Обеих Сицилий. Здесь Каподистрия повторно заявил о стремлении Александра I к коллективному заявлению принципов, первоначально предложенному в ответе монарха на испанское восстание, но также актуальному и для последующих революций. Однако Каподистрия вышел за рамки предложения своего монарха, упомянув Акт от 14 (26) сентября, то, что он пытался сделать ранее в связи с предложением России о заключении договора о гарантиях в Аахене.
Обычные политические союзы, как продолжал Каподистрия, не могли быстро восстановить и укрепить моральное влияние правительства, вынужденного подписаться под актами, продиктованными победившим восстанием. В своих официальных отношениях правительства подобны людям в их личных взаимоотношениях. Счастливое обстоятельство или несчастное событие, проявление мужества или признак слабости определяют их репутацию и их судьбу. Правительству, утратившему авторитет, трудно найти средства для собственного спасения, а если оно обратится за помощью извне, то рискует нанести ущерб и собственным интересам, и интересам державы, которая попыталась бы оказать ему поддержку. По этой причине были необходимы чрезвычайные и неожиданные меры – меры, обещанные Актом от 14 (26) сентября, который излагал высокие истины, признанные всеми европейскими дворами, пусть и по разным причинам. Но почему эти истины не привели к желаемому чрезвычайному союзу? Почему государи отказались признавать, что их власть подчинена высшему закону Провидения? Согласно Каподистрии, Акт от 14 (26) сентября установил Божественный Закон как первооснову политического законодательства для выработки кодекса, который являлся бы «подлинным воплощением заветов верховного законодателя всех христианских народов». Этот кодекс освятил бы все права, всякую моральную и материальную собственность, установил бы правила управления и породил бы чрезвычайную и неожиданную систему законов. Кроме того, он «привлек бы на сторону законной власти и порядка большую массу людей, стремящихся к всеобщему благу и убежденных, что только религия обеспечивает процветание империям».
Идея кодекса, основанного на истинах Акта от 14 (26) сентября, поднимала еще один вопрос: «Как спасти благотворные законы от испорченности, делающей бесполезными все наставления мудрости, как исправить нравы нынешнего поколения, развращенного столькими годами преступлений и безнравственности?». Проблема выходила за рамки нравственной деградации эпохи Французской революции и Наполеоновских войн. На протяжении трех столетий по всей Европе одна революция следовала за другой. Дурные нравы были как следствием, так и причиной революций, поскольку каждое новое поколение закрепляло аморальность прежнего. Хотя воспитание могло привести к улучшению нравов, оно также предполагало уважение общественной морали. В условиях продолжавшейся политической революции нравы испортились, а хорошее воспитание стало невозможным. Наконец, Каподистрия заявил, что только после устранения революции законодательство вновь возымеет свою охранительную силу, а в обществе с пользой для всех вновь утвердится порядок, основанный на принципах христианской религии.
Записка от 5 (17) октября была зачитана императору Александру, но официально утверждена не была. Каподистрия вновь изложил аргументы в пользу того, почему следовало подавлять революции, возникавшие по всей Европе, что уже было представлено в политике России, как и принятие австрийской военной интервенции в случае, если нравственная сила потерпит неудачу. Каподистрия также утверждал, что после того как революция была бы искоренена, принципы Акта от 14 (26) сентября 1815 года должны были бы стать основой для законодательства по всей Европе. Только тогда, настаивал он, был бы достигнут прочный мир. В поисках решений непредвиденных проблем Каподистрия вернулся к обещанию Священного союза, которое, по его мнению, еще не было выполнено. Министр не заявлял этого, но дипломатия Александра, оставаясь верной предполагаемым истинам Акта от 14 (26) сентября, пошла по менее возвышенному пути: по пути непрерывного применения и адаптации конкретных договорных обязательств к меняющимся условиям на местах. Какова бы ни была цель записки Каподистрии или насколько бы ни были привлекательны его нравственные воззрения, ни первое, ни второе не показались достаточными доказательствами во время встреч в Троппау. Российские заявления о необходимости единого заявления о принципах не содержали и не вносили значимых изменений в ход принятия решений. Кроме того, Каподистрия, как и монарх, которому он служил, продемонстрировал способность сочетать полеты политического идеализма и религиозного рвения с решительным и реалистическим проведением прагматической внешней политики.
Ежедневная работа по проведению дипломатических переговоров началась в Троппау 11 (23) октября 1820 года и продолжалась до Рождества (12 (24) декабря)[224]. Только Австрия, Пруссия и Россия участвовали в разработке официальной политики союзников. Британские и французские дипломаты наблюдали за этими процедурами, и хотя их правительства не одобряли принятые решения, публично против они не выступали. Перед подписанием печально известного Предварительного протокола Каподистрия и Нессельроде провели неофициальные переговоры с Меттернихом,
