(Почему этот человек должен принципиально отличаться от нас?)
Во-первых, откуда ему знать, что он бывал на Луне? Как он это себе воображает? Сравните: «Я не знаю, бывал ли я в деревне Х». Но если бы деревня Х находилась в Турции, я бы такого не сказал, потому что знаю, что никогда не бывал в Турции.
333. Я спрашиваю: «Вы бывали в Китае?» Мне отвечают: «Не знаю». Тут хочется переспросить: «Не знаете? Есть ли у вас основания верить, что вы могли там бывать? Бывали ли вы, например, у китайской границы? Или же ваши родители были в тех краях, когда близился срок вашего рождения?» Обычно европейцы знают, бывали они в Китае или нет.
334. То есть: только в сугубых обстоятельствах разумный человек сомневается в этом.
335. Судебная процедура основывается на том факте, что обстоятельства придают свидетельствам достоверность. Свидетельство, к примеру, что некто появился в этом мире без родителей, в суде к рассмотрению не примут.
336. Но что люди считают разумным и неразумным – произвольно. В одно время считается разумным то, что в другое видится неразумным. И наоборот.
Есть ли здесь объективное свойство?
Весьма разумные и хорошо образованные люди верят в историю творения по Библии, а другие считают ее ложной, и основания последнего мнения отлично известны приверженцам первого.
337. Нельзя проводить эксперимент, если нет убеждений, в которых не сомневаешься. Но это не значит, что некие предположения следует принимать на веру. Когда я пишу письмо и отправляю его почтой, я принимаю как данность, что оно прибудет к адресату; я ожидаю этого.
Если я провожу эксперимент, то не сомневаюсь в существовании прибора, который у меня перед глазами. У меня достаточно сомнений, но не в этом. Если я считаю, то верю, без тени сомнения, что цифры на бумаге не изменятся по собственной воле, и также верю памяти, без малейших ограничений. Достоверность здесь та же, что и в случае, что я никогда не бывал на Луне.
338. Но представим людей, которые никогда в этом не были уверены, однако говорят, что, вполне вероятно, так и есть, и потому не желают сомневаться. Такой человек в моей ситуации скажет: «Категорически невероятно, что я когда-либо бывал на Луне», и т. д. Насколько жизнь этих людей отличается от нашей? Эти люди говорят, что лишь вполне возможно, что вода на огне закипит, а не замерзнет, и поэтому, строго говоря, то, что мы считаем невозможным, лишь невероятно. Какое влияние это оказывает на их жизни? Не рассуждают ли они более пространно и уверенно, чем остальные?
339. Вообразим, что кто-то должен встретить друга на вокзале и не сверяется с расписанием поездов, прежде чем отправиться в путь, а говорит: «Я не верю, что поезд на самом деле придет, однако все равно поеду». Он делает все то, что делает обычный человек, но его действия сопровождаются сомнениями или душевными муками.
340. Мы знаем столь же достоверно, сколь верим любым математическим суждениям, как читаются буквы A и B, как называется цвет человеческой крови, что другие люди тоже имеют кровь и называют ее «кровью».
341. То есть вопросы, которые мы задаем, и наши сомнения зависят от факта, что некоторые суждения не подвержены сомнениям, как если бы они были петлями, на которых висели остальные.
342. То есть логика философских исследований подразумевает, что некоторые суждения неоспоримы.
343. Но не так в следующей ситуации: мы не можем исследовать все и по этой причине вынуждены пользоваться допущениями. Если я хочу, чтобы дверь открывалась, петли должны быть закреплены.
344. Моя жизнь есть согласие принимать многое произвольно.
345. Если я спрашиваю: «Какой цвет вы видите?», чтобы узнать, какой цвет налицо в данный миг, я не могу в то же время узнавать, знает ли человек, к которому я обращаюсь, английский язык, хочет ли он ответить, не подводит ли меня моя собственная память применительно к названиям цветов, и т. п.
346. Когда я играю в шахматы, я не могу сомневаться в том, что фигуры неспособны двигаться самостоятельно, – и что моя память одновременно шутит надо мной шутки, так что я не замечаю перемещений фигур.
15.03.1951
347. «Я знаю, что это дерево». Почему мне кажется, что я не понимаю этого предложения? Ведь оно совсем простое, совсем обычное. Как если бы я не мог сосредоточиться на его значении. Просто потому, что я не сосредоточиваюсь на значении. Едва я представлю себе повседневное употребление предложения вместо философского, значение станет ясным и обыденным.
348. Так слова «я здесь» имеют значение лишь в сугубом контексте, а не когда я обращаю их к тому, кто сидит передо мной и видит меня ясно, – и не потому, что ими можно пренебречь, а потому, что их значение не определяется ситуацией, но требует такой ситуации.
349. «Я знаю, что это дерево» – это может значить что угодно: я смотрю на побег, который принимаю за бук, а кто-то считает его черной смородиной. Он говорит: «Это кустарник», я же вижу дерево. В тумане мы видим нечто, и один из нас верит, что это человек, а другой говорит: «Это дерево». Кто-то хочет проверить мое зрение и т. д. Всякий раз то, что я называют «деревом», становится иным.
Но когда мы выражаем себя более четко? Например: «Я знаю, что вон то – дерево, я вижу его ясно». Предположим даже, что я сделал это замечание в контексте разговора (чтобы оно имело смысл); и теперь, вне контекста, я его повторяю, глядя на дерево, и добавляю: «Я имел в виду именно это пять минут назад». Если я добавлю, например, что думал о своем плохом зрении, как бы вздохну, то тогда в моем замечании не будет никакой загадки.
Ведь смысл предложения можно выразить дополнением и объединить его с этим дополнением.
350. «Я знаю, что это дерево» – фраза, которую философ мог произнести, чтобы показать себе или другим, что он знает нечто за пределами математической или логической истины. Сходным образом некто, лелеющий мысль, что более ни к чему не пригоден, может повторять себе: «Я все еще могу сделать это, и это, и это». Если подобные мысли посещают его часто, не будет удивительно, если он произнесет подобное вне контекста и вслух. (Но я уже набросал фон, окружение для этого замечания, то есть дал ему контекст.) Но если кто-либо, в совершенно отличных обстоятельствах, выкрикнет с убедительнейшим выражением лица: «С ним покончено!», можно сказать об этой фразе (и тоне), что они суть привычный оборот, но
