стянула рубаху с послушно присевшего перед ней могучего воина, рывком сорвала потемневшую, всю пропитавшуюся сукровицей повязку с гнойной раны даже глазом не моргнувшего рыжего исполина и тут же быстро обнюхала как сами царапины, так и полоску ткани, их скрывавшую, после чего метким броском отправила тряпицу в примостившийся в уголке ночной горшок. — Кто накладывал? Поди, этот старый брюзжащий пенёк Добролюб, что своё седалище костлявое привык на перинах пуховых нежить? Хорошо хоть, вспомнил насчёт подорожника… А глотать чего в пути заставил? Наверняка отвар лотоса пятнистого? Дуралей!.. Два десятка лет прошло, а навыки лечебные в Мирграде, я смотрю, ни на вершок не сдвинулись в своём развитии… — целительница последовательно приподняла веки Ратибору, заглянула по очереди в каждый зрачок сидящего перед ней бойца и сокрушённо покачала головой. — Запустил… Эх, как запустил…
— Я так полагаю, что объяснять тебе не треба, досточтимая, как у меня царапушки эти образовались…
— Не треба, топтыгин, не треба… Следом за пересмешником ведь сорока заявилась!.. На хвосте принесла мне печаль твою; всё выложила в подробностях, как на духу… А теперь помолчи; береги силы! Удивительно, как ты вообще смог до меня добраться! Любой другой на твоём месте уже давно бы свалился замертво, червям земляным пир устроив знатный… — Благана чёткими, выверенными движениями схватила с небольшого прикроватного столика заранее приготовленную чарку, подлетела к камину и аккуратно зачерпнула половничком из чана бурлящую вонючую жижицу, осторожно наполнив деревянную чашку на две трети. Далее ворожея подула несколько раз на свежесваренный отвар, чуть-чуть заставив его остынуть, бросила в кружку щепотку какой-то непонятной измельчённой травы из крайней продолговатой баночки, стоявшей на средней полке ближайшего стеллажа, прошептала некие загадочные словеса да поспешила к Ратибору, угрюмо всё это время за ней наблюдающему.
— Пей! — седая знахарка протянула молодому богатырю дурно пахнущее лечебное снадобье. — До дна!
— Отравить меня удумала? — дюжий ратник нехотя взял протянутую чашу, недоверчиво при этом принюхиваясь к содержимому, источавшему тот ещё «приятный» запашок. — Решила добить, чтобы не мучился?
— Дурак! — взвилась сердито Благана, при этом забавно подпрыгнув на одной ноге от возмущения. — Хлебай давай, пока поварёшкой по балде не огрела!..
— Приветствую вас, Сварог с Перуном и Велесом, примите радушно в чертоги свои путника заблудшего… — тяжело вздохнув, Ратибор с обречённым выражением на лице залпом осушил чарку до дна, слегка при этом поморщившись.
— Ну что, не помер, губошлёп рыжий? Плечо давай теперь твоё залатаем… Тихо сиди, не дёргайся! — старая ведунья взяла ночной горшок, поставила рядом с кроватью, после чего вдруг, опять что-то прошептав себе под нос на неизвестном Ратибору наречии, сжала его рану двумя руками да неожиданно прильнула к ней слегка пересохшими губами, принявшись всасывать в себя сочащиеся из воспалившихся царапин гной и сукровицу. Тут же торопливо сплюнув содержимое в подставленную ночную посудину, она приложилась к ранению по новой, повторив несколько раз сию нехитрую процедуру.
Это было очень больно, но Ратибор сидел недвижно, как скала, лишь искоса постреливая взглядом на опытную ворожею, которая действовала быстро и решительно, прекрасно осознавая, что делает. Наконец, Благана закончила выкачивать дрянную слизь из плеча рыжебородого исполина и тут же обильно смазала синеватые царапины тонким слоем своей очередной «божественно» благоухающей заживляющей мази, споро извлечённой ей откуда-то из-под полы. Далее, умело наложив льняную повязку из измельчённых целебных трав собственного сбора на рану молодого богатыря, волшебница, внезапно для Ратибора, выпустила ему в лицо небольшое, округлой формы белёсое облачко пара изо рта.
— А теперь спи крепко, медвежонок, тебе треба, как никому сейчас… — прошелестела чуть ли не нежно пожилая знахарка, мягко и вместе с тем настойчиво укладывая прихворнувшего воина на кровать.
Ратибор, хотевший было возразить, что бодр и полон сил, аки сокол юный, вдруг почувствовал, как стремительно слипаются его глаза. Спорить тут же перехотелось, посему, прикрыв веки и бойко проваливаясь в сладостное забытьё, он успел лишь скинуть сапоги да проворчать напоследок:
— О коне моём пущай кто-нибудь позаботится… Кликни там Варнула, что ль… Как оклемаюсь, расплачусь с ним… А сейчас я и правда, пожалуй, часика два вздремну…
«Хорошо, что никакие головотяпы по дороге сюда не попались, — лениво подумал он про себя, крепко засыпая. — А то ведь так могли и отчекрыжить чего-нибудь нужное от моего тулова… Что самому мне покамест ещё пригодится…»
Едва опустив голову на подушку, Ратибор тут же захрапел. Лишь пару-другую раз он лениво продирал очи, подёрнутые густой туманной пеленой, дабы сквозь сладостную дрёму отхлебнуть дурно пахнущего целебного зелья Благаны, коим та периодически почивала «рыжего медведя». При этом будила она могучего гиганта болезненными щипками, заодно регулярно меняя травянистую повязку на его плече да обтирая, где только могла подлезть, тело витязя мокрым льняным полотенцем. В конце концов, седовласая целительница перестала тревожить молодого богатыря, и тот с головой забылся крепким, здоровым сном без сновидений. Ратибору явно требовалось хорошенько выспаться. И пусть всякая нечисть подождёт…
Глава 15
Спустя два дня
У дома ворожеи
— Ну, чего там, Кормулий? — тихо проблеял лохматый долговязый лиходей средних лет, одной рукой нервно теребя свою всклокоченную каштановую гриву, а другой — потёртую деревянную рукоять торчащего у него из-за пояса одноручного топорика весьма паршивого качества. — Разобрал аль нет чего?
— Да не разглядеть ни ка́плюшки, Бормослав, вообще ни зги… — почесав себя за пятую точку, раздражённо прошипел в ответ русый Кормулий, молодой, но уже с внушительным пузом разбойник. На миг обернувшись, он неопределённо пожал плечами, а после вновь прильнул к пыльному окну избушки, пытаясь сквозь полумрак рассмотреть обстановку внутри. — Кажись, дрыхнет кто-то на кровати, но что ента за тулово, точно не скажет даже филин зоркий…
— Это и так понятно, дубина, что там некто бока отлёживает! — зло шикнул на напарника по лихому ремеслу третий любитель лёгкой наживы, приложивший надкушенное в давней кабацкой драке ухо к входной двери. — Храп такой стоит, что хата ходуном ходит… Там чего, я не понял, семейство косолапых в одну голосину клопа давит?.. — говоривший был лет тридцати, низкого росточка, корявенького телосложения, с густой копной волос цвета воронова крыла. Сквозь спадающие на лоб чёрные пряди, между кустистых бровей, у любителя пошуршать за дверкой виднелось давнее, но хорошо заметное клеймо в виде лошадиного копыта; когда-то ему «посчастливилось» попасться на конокрадстве, после чего совершенно точно была каторга;
