харитоновской идеи о сопротивлении тела неестественным, привнесенным снаружи шаблонам; но если в диссертации о пантомиме в качестве такого шаблона выступал канон классического балета, а в режиссерской работе шаблоном стал считаться любой заранее написанный сценарий (внешний по отношению к стихии пластического движения), то в случае лечения заикания шаблоном полагается «логофобия» – сумма «болезненных черт личности, которые выработались из сознания больным ограниченности и часто невозможности общения с людьми» (479) Из разрушения шаблонов рождались пластические находки Харитонова (он, например, предлагает своим ученикам придумать сто разных способов ходьбы[501]); из разрушения шаблонов рождаются и его терапевтические методы (Александр Самойлов: «Чем мы занимались? Мы занимались отключением анализа со стороны головы. И как только это отключается, у нас уже не будет ни одного шаблона, ни одного комплекса, ни одного стандарта»[502]). По Харитонову, страдающего заиканием человека нужно отвлечь от шаблона «логофобии» (напряженное ожидание провала коммуникации, к этому провалуи ведущее), поручив – одновременно с речью – выполнение того или иного «двигательного жеста» («Но, помимо переключения внимания, размеренный, в особенности плавный, переливающийся двигательный жест налаживает внутренний покой и равновесие, сказывающиеся на речи. Лучшее, проверенное задание здесь – медленно, сосредоточенно, боясь расплескать, перекатывать воображаемый ртутный шарик от указательного пальца по всем суставам руки, по плечевому поясу на другую руку до указательного пальца и вспять» [481]). Харитонов придумывает целый арсенал подобных жестов, позволяющих поддерживать говорение и постепенно устранять страх человека перед возможным срывом. Так воспитывается «уверенный в возможностях своей речи человек» (482), и особенно интересен заключительный этап подобного воспитания – согласно Харитонову, «двигательный жест», облегчающий речь, должен со временем стать мысленным, воображаемым: «когда говорящий почувствует особое удобство речи, рожденной и подталкиваемой жестом, найдет удовольствие в таком говорении, ему предлагается, в момент речи, жестикулировать мысленно. Необходимо, чтобы он точно представлял себе, какие именно двигательные жесты он дает. Так же, как и реальная, мысленная жестикуляция, занимая внимание говорящего, отвлекает его от мысли о возможном срыве, дает речи просодию и переводит значение речи в план жестового, игрового значения» (485).
Основные положения своей методики Харитонов описывает в статье «Жестовая психотерапия у заикающихся взрослых», первая версия которой начинает распространяться среди заинтересованной публики не позднее весны 1977 года[503]. Вероятно, тогда же Харитонов приходит в Научно-исследовательский институт общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР (НИИ ОПП) на проспекте Маркса[504] и знакомится с психологом Юлией Некрасовой. Ученица известного логопеда Сергея Ляпидевского, Некрасова (в 1976 году приглашенная в НИИ ОПП Федором Горбовым – основателем советской космической психологии, лично настоявшим, согласно легенде, на кандидатуре Юрия Гагарина для полета 12 апреля 1961 года[505]) с конца 1960-х последовательно развивает идеи харизматичного психолога Казимира Дубровского[506]. Дубровский, изучавший живопись под руководством Николая Рериха, вынимавший из петли труп Сергея Есенина и попавший в 1940 году в сталинские лагеря после командировки в Англию, придумал оригинальную систему «эмоционально-стрессовой терапии», наблюдая за северными шаманами во время своей отсидки в Воркутлаге[507]. Этой терапией (с помощью которой Дубровский лечил от заикания Роберта Рождественского, Сергея Михалкова и Илью Глазунова) интересуется целый ряд врачей – Борис Драпкин, Лилия Арутюнян-Андронова, Виктор Тиктинский-Шкловский, Маргарита Мерлис (героиня эпизода «Я могу говорить» в «Зеркале» Тарковского) – но все же главной наследницей Дубровского оказывается именно Юлия Некрасова. С 1976 года Некрасова планомерно привлекает в лабораторию психических состояний НИИ ОПП самых разных специалистов, чьи подходы должны помочь раскрепостить заикающихся пациентов и подготовить их к сеансам «одномоментного снятия заикания» по Дубровскому. Среди таких подходов – групповая библиотерапия, парадоксальная дыхательная гимнастика Стрельниковых, гуманно-структурированная танцевальная терапия по Гюнтеру Аммону[508]. В комплексную программу Некрасовой изыскания Харитонова вписываются очень хорошо – и примерно с 1977 года он начинает по совместительству работать в НИИ ОПП.
Литературным свидетельством такой работы является сочиненное Харитоновым в это время стихотворение «Покупка спирографа» – текст, подробно описывающий череду сугубо бюрократических проблем, связанных с покупкой и перевозкой названного прибора: «Погрузить спирограф надо три грузчика. ⁄ Провести машину с погрузкой через институт целое дело, ⁄ я пошел заказать машину в агентство как частную перевозку ⁄ кассир не оформляет боится» (126). Проблемы нарастают, переплетаются, запутываются, и по большому счету главной темой «Покупки спирографа» оказывается тема человеческого терпения: «Я же оставляю и корешки квитанций, паспорт свой, ⁄ деньги вот перечислены, еб твою мать, ⁄ ну позвони в мою бухгалтерию – ⁄ она звонит, они тоже согласны, ⁄ да, по такой доверенности ее право не выдавать. ⁄ Еще говорит, в паспорте у вас штампа нет, ⁄ что там работаете» (127–128). Лежащая в основании текста связка терпения и дыхания неслучайна – поведение человека при встрече с препонами часто описывается именно с помощью пневматических метафор: «глубоко выдохнуть», «задохнуться от ярости», «перевести дух» и так далее. Показателен сам строй слов, избираемый Харитоновым: томительное нагромождение периодов, нанизывание оборотов, череда вдохов внезапно разрешаются (словно выдохом облегчения) короткой строчкой («И ехать сейчас в центр, потом опять к ней, потом снова в центр ⁄ когда бы сейчас отвезти машиной, на месте взять доверенность ⁄ и привезти дуре» [127]), – а потом все начинается сначала (так как возникает новая бюрократическая проблема). В известном смысле Харитонов демонстрирует нам динамику дыхания — и это определенно «тяжелое дыхание», дыхание, выдающее гнев человека, столкнувшегося с повседневным абсурдом позднесоветской бюрократии.
И здесь, разумеется, нельзя не вспомнить еще одного советского психолога – Льва Выготского, за пятьдесят лет до Харитонова описавшего диаметрально противоположный случай: «легкое дыхание» бунинской гимназистки, запросто идущей по жизни[509]. При этом Выготский считал, что его концепция «легкого дыхания», организующего рассказ Бунина, подтверждается экспериментально: «Мы произвели целый ряд экспериментальных записей нашего дыхания во время чтения отрывков прозаических и поэтических, имеющих разный ритмический строй, в частности нами записано полностью дыхание во время чтения этого рассказа <…> нам кажется уместным и многозначительным тот факт, что самое дыхание наше во время чтения этого рассказа, как показывает пневмографическая запись, есть легкое дыхание»[510]. Выготский, доказывая свои литературоведческие гипотезы, может измерить дыхание специальным прибором. Но ведь спирограф, приобретаемый героем харитоновского стихотворения, – как раз и есть прибор для измерения параметров дыхания. Собственно, в описываемой Харитоновым ситуации спирография уже проведена, и ее результаты уже представлены нам – в форме верлибра «Покупка спирографа». Парадоксальным образом, текст о покупке прибора для исследования дыхания сам исследует дыхание, вот только гипотеза эта не может быть проверена Харитоновым – из-за специфики функционирования позднего социализма, из-за того, что настоящий
