Петр Михайлович Никифоров
В годы большевисткого подполья
От издательства
Автобиографическая повесть старого большевика, члена большевистской партии с 1904 года П. М. Никифорова издавалась в 1931–1934 годах под названием «Муравьи революции». В нынешнем издании книга П. М. Никифорова значительно переработана и выходит под новым названием — «В годы большевистского подполья».
Книга не претендует на широкое и всестороннее освещение жизни и борьбы нашей партии в годы царизма, — она представляет собой художественно-документальную повесть одного из участников большевистского подполья.
Автор показывает, как рядовые большевики, руководствуясь указаниями большевистской партии и ее гениальных вождей В. И. Ленина и И. В. Сталина, поднимали рабочий класс, трудовое крестьянство, солдат, матросов на революционную борьбу, организовывали, сплачивали трудящиеся массы, подготовляли их к великим битвам за победу социалистической революции.
В повести показано мужество, несгибаемая воля большевиков-подпольщиков, которых не могли сломить ни царские тюрьмы, ни каторга.
Часть первая
В СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ
Село Оёк расположено на Якутском тракте — стародавнем пути в дальнюю сибирскую ссылку. Тракт тянется вдоль села, деля его на две половины.
В конце прошлого века село Оёк было известно среди ссыльных и каторжан Сибири как место, где назначался первый привал партий арестантов, перегоняемых в далекий Якутский край из Александровского каторжного централа и из иркутской тюрьмы.
Оёк и в те времена был большим селом. Над его домами высоко поднималась белая колокольня каменной церкви. Неподалеку от церкви виднелось ветхое, покосившееся серое здание школы, а напротив него— дом с вывеской золотыми буквами: «Склад вина и спирта».
Арендатором винного склада состоял Потап Ильич Прушак — юркий, толстенький человечек с заплывшими глазками, с вкрадчивыми, слащавыми манерами. Спиртом и вином торговали в двух кабаках; один был в верхнем конце села, другой — в нижнем. По праздникам, когда в церкви кончалась обедня, мужики прямо из «храма божия» расходились по кабакам. Единственным развлечением в селе в те времена было — зайти в питейное заведение.
Я родился в селе Оёк и провел там детские годы. Первые мои воспоминания связаны с Якутским трактом, с партиями ссыльных.
Узнав, что к селу приближаются арестанты, мы, ребятишки, стайкой выбегали им навстречу. Из домов выходили наши матери и бабушки с узелками. Когда ссыльные, подойдя к селу, останавливались на отдых, женщины оделяли их шаньгами и калачами, поили квасом.
Это была старая сибирская традиция. Арестантов называли в народе «несчастненькими». Помочь им каждый считал своим долгом.
Дети с робким любопытством разглядывали усталых, запыленных людей, лежавших на обочинах дороги. Арестанты молча жевали хлеб. Солдаты, опираясь на ружья с длинными штыками, окружали партию и тоже ели свой черный черствый хлеб, отхлебывая воду из кружек.
Нас, мальчиков, особенно интересовали кандальники. Мы считали их «настоящими разбойниками» и, поглядывая на закованных людей, перешептывались:
— Вот это самые настоящие атаманы и есть…
Когда партия, отдохнув, уходила дальше, мы все гурьбой провожали ее до околицы.
В семи верстах от нашего села находилась почтовая станция Жердовка. Там стояло большое двухэтажное здание, обнесенное высокой деревянной стеной. Это был этапный пункт. Здесь партии ссыльных, направлявшиеся в Якутск, останавливались на дневку, — отдыхали целые сутки. Конвойным солдатам также полагался суточный отдых, и на это время их заменял караул из местных крестьян.
Бывало в таком карауле участвовал и мой отец. Иногда он брал с собою меня.
Днем мы, мальчишки, собравшись ватагой, опасливо бродили кругом этапки, разглядывая бревенчатые стены, такие высокие, что за ними не видно было даже крыши двухэтажного здания этапки. За стенами стоял несмолкаемый гул голосов. Слышался звон цепей. Мы прислушивались к этим звукам, охваченные любопытством и страхом. Когда шум за стенами усиливался, раздавались выкрики, ругань, — нам становилось жутко, и мы бежали к кострам, возле которых расхаживали наши отцы, вооруженные дубинками.
Наступала ночь. Мы уже не отдалялись от костров. Смолистые дрова ярко вспыхивали, красным отблеском освещая бревенчатую ограду. Все казалось нам таинственным и страшным.
Костры раскладывали так близко один от другого, что получалось как бы сплошное огненное кольцо вокруг этапки. Между кострами стояли, опираясь на дубины, мужики и смотрели на багрово освещенную стену с неменьшим, пожалуй, страхом, нежели мы, дети. Суровые на вид сибиряки, не боявшиеся ходить в одиночку на медведя, здесь трусили. Чувствовалось, — покажись на стене арестант — и вся «грозная стража» с дубинками бросится врассыпную…
Когда наступал рассвет, мужики становились веселее. Шумно откашливались, перекликались друг с другом, закуривали. Догорали костры. В утреннем воздухе распространялся запах крепкого деревенского самосада.
Глубоко в моей памяти запечатлелось одно страшное событие, происшедшее на Жердовском этапе.
По тракту к нашему селу подходила партия арестантов. Как всегда, детвора первой выбежала на околицу встречать их.
Сначала на дороге показалось облако пыли, потом засверкали штыки, послышался звон кандалов, и появились первые ряды арестантов. Солнце палило немилосердно. Арестанты спотыкались от усталости. Но на этот раз у околицы села команды к привалу не подали. Ссыльные, тесно сжатые кольцом солдат, в угрюмом молчании прошли через село.
К Жердовской этапке был назначен усиленный наряд мужиков. Десятки пароконных телег с крестьянами-конвоирами обогнали партию. Отец взял меня с собой.
Как обычно, мы расположились вокруг ограды.
Скоро подошла и партия. Многие арестанты, обессиленные, повалились на землю. Конвойный офицер что-то кричал на солдат, наскакивал с револьвером на арестантов. Те тоже кричали. Один арестант поднял руку и стал громко говорить, обращаясь к остальным. Офицер отдал короткую команду; солдаты вскинули ружья — и раздался залп. Говоривший арестант и еще несколько человек упали. Партия заволновалась, но осталась на месте. Раздалась вторая команда — второй залп. Арестанты не выдержали и, толкая друг друга, бросились в ворота этапки. На земле осталось несколько раненых и трое убитых.
Весь мужицкий караул, покинув свои посты, ринулся бежать. Побежали и мы с отцом. Когда, опомнившись, вернулись к этапке, ворота были уже на замке. Раненых унесли внутрь ограды. Трое убитых лежали, покрытые рогожами.
На следующий день в Жердовку привезли много кандалов. Стали заковывать арестантов. Одного заковали в ручные и ножные цепи и посадили на телегу. Цепью приковали его к задку телеги и увезли обратно в каторжную тюрьму.
Позднее стало известно, что этот закованный арестант — студент Мартын Николаевич Лядов, впоследствии видный
