оскал на физиономии кавказца почти сразу же сменился гримасой боли.
Окружающие, мгновенно ухватив суть происходящего, притихли в ожидании развязки.
– Оторви ее на хрен, – посоветовал из-за спины Юрия сторож. – А я башку оторву.
Он сунулся было вперед с явным намерением осуществить свою угрозу, но Якушев, не глядя, локтем свободной руки задвинул его обратно за спину. Лицо Джохара посерело, глаза закатились, колени дрогнули, норовя подломиться. Отдавая должное мужеству противника, который, очутившись в безвыходной ситуации и испытывая сильную боль, так до самого конца и не запросил пощады, Юрий поспешно разжал пальцы. Джохар отступил, пьяно качнувшись и прижав к груди отдавленную, словно после близкого знакомства со слесарными тисками, кисть.
Раздвинув земляков, на авансцену протолкался начальник караула Иса Ругоев. Лицо у него было хмурое, но лезть в драку он явно не собирался, да Юрий и не ждал от него такого безрассудства: начкар Иса пользовался полным доверием Расулова, а тот не приближал к себе дурачье, неспособное здраво оценивать обстановку и держать в узде свои эмоции.
Земляки и подчиненные Исы к этому времени уже успели основательно промерзнуть. Ругоев, в отличие от них, выглядел как огурчик, из чего следовало, что он подошел только что.
– Что здесь такое, э? – по-русски и при этом очень неприветливо поинтересовался он, ни на кого не глядя. – Что тут происходит?
– Что надо, то и происходит, – воинственно ответил из-за спины Юрия сторож. – Погоди, то ли еще будет! Я вам покажу, как собак травить!
– Э? – задрав густую бровь, Ругоев посмотрел на Якушева.
– Честно говоря, не знаю, – ответил тот на невысказанный вопрос начкара. – Шел мимо, гляжу, назревает межнациональный конфликт…
– Ммм? – Иса обернулся к своим людям.
Один из них принялся что-то быстро, очень эмоционально, но при этом негромко ему втолковывать. Убедившись, что нападения ждать не приходится, Юрий тоже обернулся и спросил:
– Каких еще собак? Ты чего буянишь, мужик?
– Бандита моего, – горестно вздохнув, ответил сторож. Только теперь Юрий разглядел поверх его плеча видневшуюся в проеме открытой калитки, как в раме, печальную картину: лежащий в сугробе сбоку от расчищенной дорожки, уже припорошенный снегом труп немецкой овчарки. Внушительные клыки были обнажены в мученическом оскале, остекленевшие, подернутые мутной поволокой глаза полуоткрыты, окоченевшие лапы вытянуты, как палки. – Отравили, сволочи, и признаваться не хотят! Отребье трусливое, шелупонь нерусская!
– Тише, земляк, – посоветовал Юрий, – полегче на поворотах. Выбирай выражения, а то, знаешь, и впрямь до беды недалеко. Кровь у них горячая, и у каждого за пазухой ствол.
– Да знаю я, какая у них кровь! – отмахнулся сторож. – Было время, насмотрелся. Мало мы их давили, надо было всех передавить, чтоб даже на развод не осталось. Я у себя дома, на своей земле, и нечего им тут свои порядки устанавливать! Эх, жалко, списали меня, я б им еще показал, и с превеликим удовольствием! Вот ведь крысиная порода – собака им моя помешала!
– Успокойся, уважаемый, – вмешался в их разговор хмурый Иса. – Зачем зря хороших людей обижаешь? Никто из нас твою собаку не трогал, отвечаю!
– Это кто тут хорошие люди? – немедленно взъерепенился сторож. – Не трогали они… А кто трогал – я?!
Неторопливо, блюдя собственное достоинство, Иса обернулся через плечо и снова задал своим людям короткий вопрос на родном наречии. В ответ послышался возмущенный галдеж; начкар прекратил этот птичий базар одной короткой командой, и его подчиненные, негромко переговариваясь между собой и поминутно оглядываясь, потянулись наискосок через дорогу к дому Расулова.
– Правильно, Иса, – одобрил действия начальника караула Юрий. – Вряд ли наш Магомед обрадуется, если всю его охрану упекут в обезьянник за нарушение общественного порядка.
– Ты с ними заодно, что ли? – прозрел сторож. – Погоди-погоди, это не ты ли у них в приживалки определился? А ну, давай отсюда, покуда я тебя вот этой хреновиной по горбу не приласкал!
Иллюстрируя свои слова, он погрозил Юрию резиновой дубинкой. Дистанция была минимальная, и Якушев уловил исходящий от сторожа кислый запах винного перегара.
– Даже собака умеет быть благодарной, – нейтральным тоном заметил Ругоев. – О некоторых людях этого не скажешь.
– Собаку не трожь! – взбеленился сторож. – Издеваешься, гад?!
– Успокойся, земляк, – сказал Юрий. – Если Иса говорит, что это сделали не его люди, значит, так оно и есть.
– А кто сделал – ты? Ты, лизоблюд хренов?!
– Пойдем, уважаемый, – сказал Юрию Иса. – Человек расстроен. Я его понимаю, у меня тоже была собака. Ее очень любил мой сын. Однажды во время обыска ее застрелили русские солдаты. Сын очень плакал, э! Хуже всего, что такие истории остаются в памяти навсегда, до самой смерти.
– Я тебе сейчас устрою историю, щучье племя, – пообещал сторож. – Точно, до смерти не забудешь!
Язык у него основательно заплетался, и Юрий понял, что, как только нервное напряжение назревающей драки отступило, хмель начал все решительнее заявлять о себе. Видимо, обнаружив смерть любимого барбоса, бедняга первым делом принял стакан-другой водки – излюбленное лекарство от всех скорбей, зачастую предпочитаемое русским человеком всем иным видам анестезии и в огромном количестве случаев оказывающееся куда более губительным, чем хворь, которую им пытаются вылечить. Выпил, отправился разбираться – ясно, что не куда-нибудь, а к кавказцам, которых явно считает виновниками всех бед на свете, вплоть до глобального потепления, – а теперь, когда дело кончилось ничем, его пошло развозить прямо на глазах.
– Проспись, земляк, – посоветовал Юрий. – Пошли, Иса.
Он повернулся к сторожу спиной. В воздухе что-то коротко прошелестело; не оборачиваясь, Якушев выбросил назад руку, перехватил готовую опуститься дубинку, одним движением вывернул ее из ладони сторожа и все так же, не оборачиваясь, кинул через плечо во двор. Он побаивался ненароком угодить в какое-нибудь стекло, но увесистая дубинка исчезла в пространстве беззвучно, из чего следовало, что она упала в сугроб.
– Я видел, что ты сделал с Джохаром, – под скрип снега негромко сообщил Иса, пока они шли через дорогу.
– И что? – спросил Юрий тоном, ясно указывающим на то, что он не видит за собой никакой вины и готов в любой момент повторить все с самого начала.
– Спасибо, – просто произнес начкар. – Ты мог поставить его на колени, но не стал этого делать, пощадил его гордость.
