стулья, устроились поудобнее.
— И что это тебе даст, Ваня? — устало полюбопытствовал Изя.
— Для начала хотя бы прикину его размер, чтобы гроб по росту заказать.
— Ты в переносном смысле, а если он в прямом тебе закажет?
— Остережется.
— Он беспредельщик, Иван Александрович, — предупредил Храмцов. И будто представил: к их столу подходил небольшой, складный и, несмотря на русское имя-отчество, действительно смахивающий на калмыка гражданин средних лет. Приблизился — ни здравствуй, ни прощай.
— Слушаю вас.
— Здравствуйте, здравствуйте, Юрий Анатольевич! — сморщился в приветственной улыбке Иван Александрович. — Присаживайтесь, прошу вас.
— Зачем? — неласково спросил Калмык, усаживаясь.
— Пообщаться, дружески пообщаться.
— Некогда мне.
— Понимаю, понимаю. У нас у всех дел выше головы. Но удели мне пару минуток, а?
— Говорите, что надо?
Умильная улыбка не сходила с лица Ивана Александровича.
— Мальчик мой, у меня к тебе одна маленькая просьба. Будь добр, перестань душить моих фермеров.
— Я никаких фермеров не душу.
— Ну, не душишь, не душишь. Обираешь до нитки.
— Вы-то что булки тусуете? Вас не трогают. И комбинат ваш арбайтен унд копайтен, и директор вон, — Калмык кивком указал на Храмцова, — в полном ажуре.
— Юрочка! — взмолился Иван Александрович. — Пареньки в степи тоже мои! Ну не трогай их, голубок ты мой ненаглядный! Хочешь, на колени встану?
И встал. Отодвинул стул и бухнулся коленями на пол, не жалея белоснежных брюк. Калмык инстинктивно убрал ноги под стул и заявил:
— Мне твои колени по барабану, батя.
— А что тебе не по барабану, сыночек? — опираясь о столешницу, Иван Александрович воздвигался во весь свой немалый рост. Под его невыносимо приказным взглядом непроизвольно поднялся и Калмык. Объяснил. Уже менее уверенно.
— Чтоб ты не лез, куда не надо.
— Не надо — тебе. А мне?
— Ты босс у себя в первопрестольной. А я — босс здесь. Мы на своей территории.
Иван Александрович страшно раздул ноздри и вдруг крюком-рукояткой своей роскошной трости зацепил Калмыка за шею и притянул к себе поближе.
— Это я на своей территории. В России. Запомни это, сявка.
При виде сей завлекательной картинки разноцветная братва, как по команде, поднялась из-за столиков. Иван Александрович полусонным презрительным взором оглядел приблатненных ванек-встанек, снял рукоятку трости с шеи Калмыка, ею же легонько ткнул его в живот, сказал негромко:
— Я тебе не беззащитный фермер в степи. Тронешь меня — конец и тебе, и крыше твоей — Запрягаеву. Хоть это ты понимаешь? — Калмык молчал. — Прикажи-ка своим орангутангам, чтобы не дергались.
Калмык круто развернулся и направился к двери внутренних своих апартаментов, на ходу четко и громко объявив:
— Все в масть, друганы.
Иван Александрович уселся, весело посмотрел на Изю, на Илью Львовича.
— Он вам этого не простит, Иван Александрович, — сказал Храмцов.
— А мне плевать. Ну что, пить-есть будем?
— Поломался, поигрался всласть, и будя, — решил Изя. — Нечего им глаза мозолить, ты их достаточно унизил. Пошли отсюда, Ваня.
Они проследовали через зал под недоуменными взглядами братвы. Когда подходили к дверям, Изя тихонько угадал:
— Ты ведь, мерзавец, обернуться хочешь. Не надо, Ваня.
— Раз ты угадал, то не буду, — заверил Иван Александрович.
Вечерело. Как только они вышли из ресторана, затрещали, разгораясь, неоновые буквы названия «Большая Волга».
— «Большая Волга», — прочитал Иван Александрович. — По-моему, даже слишком большая. Вот что, Илюшенька, собери-ка завтра с утра ребятишек этих, фермеров. Я с ними поговорить хочу.
* * *
Дима раздраженно выскочил из кресла и, распахнув до отказа дверь, решительно вышел на балкон. С седьмого этажа рассмотрел переулок, в котором пристроился этот дом-башня. Переулок от Садового спускался к Москве-реке, бликующей под лучами дневного июньского солнца. Успокоился и вернулся в комнату. Сырцов, сидевший в парном кресле, с легкой подначкой смотрел на него.
— Еще что скажешь?
— Хорошо устроились, самый центр, и в то же время довольно тихо.
— Я так и не могу понять: ты со мной на «вы» или на «ты»?
— На «вы», когда вы изволите разговаривать со мной, как с мальчишкой.
— Очень мы обидчивые. Я просто по-дружески попросил тебя не соваться в это дело.
— Вот-вот! Соваться! Будто я от нечего делать, как азартный идиот, ни с того ни с сего решил поиграться в детектива.
— А разве не так?
— Не так! Мерзавцы с двух сторон пинали меня, как футбольный мяч, пугали, травили, как охотники зайца, загоняли под пули. А теперь, когда отпала надобность, оставили меня в покое, уверенные, что я, обливаясь счастливыми слезами, притихну где-нибудь в безопасной норке. Но нет. Не дождутся! Я их достану. У меня появились концы, зацепочки, по которым я выйду на них.
— Какие концы? Какие зацепочки? — устало сказал Сырцов. — То, что человека в желтом пальто зовут Игорем Сергеевичем и что он с неким Валюном прокатил тебя на катере? Ну а дальше что? — Помолчали. — Я тебя очень прошу: не лезь в эту вонючую грязь.
— Ты-то лезешь!
— По долгу службы. Затронуто мое профессиональное достоинство.
— А мое достоинство не затронуто?
— Нет. Ты как законопослушный гражданин — просто потерпевшая сторона.
— И на свою защиту должен призывать правоохранительные органы?
— Или профессионального сыщика вроде меня. Пойми, Дима, ты недостаточно толстокож и циничен, чтобы всерьез заниматься сыскным делом. Ты столкнешься с изнанкой вроде бы благопристойной жизни и ужаснешься. Предательство, коварство и обман там, где ты меньше всего их ожидаешь, могут (и я очень боюсь этого) сломать или искорежить твое призвание, твою цель, смысл твоей жизни.
— Что я институтка, по-твоему? — И тут грянул дверной звонок. — Звонят.
— Открой, Дима, мне что-то лень.
— Не лень, а боль, — уличил его Дима, ушел в прихожую, щелкнул английским замком и распахнул дверь. На пороге стояла Ирина Игнатьевна. — Здравствуйте, Ирина Игнатьевна.
— Здравствуйте, Дима, — весьма холодно откликнулась она. — А почему вы не на репетиции?
— До трех репетируют картины, в которых я не занят.
— Ах, Дима, Дима! У нас же студия, братское единение, можно сказать, семья, в которой никто не должен думать о том, сколько часов он занят. Мы одно целое, все вместе идущие к великой цели — новому нашему театру.
Слегка офонарев от столь звучной тирады, Дима промямлил невразумительно:
— Так ведь Захар сам сказал, чтобы я к трем… — И крикнул так, чтобы в комнате слышал Сырцов: — Жора, я пошел, опаздываю!
В ответ донесся Сырцовский вопль-приказ:
— Мы не договорили! Ничего не предпринимай без меня!
— Хоп! — согласился Дима и исчез.
Сырцов изобразил попытку встать, но Ирина Игнатьевна первой репликой остановила его:
— Сидите, сидите! — Подошла, легко погладила его по коротким волосам, спросила: — Как вы себя чувствуете, Георгий?
— Замечательно! — жизнерадостно откликнулся он.
— Не врите. —
