вдали от дома! Он подробно излагал Нурии все опасности этих отлучек. «Они что, купальник на нее не могут надеть? – кричал он, увидев ровный, без белых полосок, загар Барбары. – Обязательно жопой сверкать перед всеми?» Нурия мирно попросила Элисабет, чтобы в следующий раз Барбара загорала в купальнике, но это ничего не исправило. «Она же там абсолютно одичала», – твердил Пепе, когда Барбара вернулась из Бильбао – осмелевшая, живая, будто зараженная французским революционным духом (они плавали на яхте во Францию). А когда Барбара стала подростком, разразилась настоящая буря. В двенадцать лет Барбара была ростом с Нурию, и, несмотря на худобу, у нее уже наметилась маленькая округлая грудь и появились волосы на лобке. Ни Нурия, ни Пепе не были готовы к этим внезапным переменам, столь преждевременным. Гормональный взрыв в организме Барбары ускорил все, и если раньше Пепе спускал ей кое-что, потому что она была всего лишь ребенком, то теперь им словно бомба рухнула на голову.
– Никогда больше, ясно тебе? – орал Пепе, когда двенадцатилетняя Барбара вернулась из Бильбао. – Я не хочу, чтобы моя дочь участвовала в оргиях!
Нурия подумала было, что ослышалась.
– В оргиях? – повторила она недоверчиво. – Ты о чем?
Пепе вскочил в бешенстве и принялся тыкать в нее пальцем.
– Твоя сестра с мужем таскают ее на пляж в чем мать родила, они там накуриваются и напиваются в компании дегенератов!
Нурия прекрасно помнит эту фразу, хорошо продуманную и жестокую. Она врезалась ей в память. Но дело было не в смысле слов; Нурию поразило, что человек, за которого она когда-то вышла замуж, оказался способен придумать эту фразу, поверить в нее и произнести. Нурия попыталась успокоиться и во всем разобраться. Она не могла допустить, чтобы Пепе, как обычно, перевернул всё с ног на голову: его слова всё искажали.
– Дегенераты – это друзья Элисабет и Иньяки, их приятели из университета, семьи с детьми, взрослые мужчины и женщины, преподаватели. И не в чем мать родила, а без одежды, они ходят без одежды, потому что это нудистский пляж, так там принято, все, кроме Барбары, она в купальнике, потому что ты ей запретил его снимать. Они пьют пиво, как ты или я, приносят бутерброды на пляж и там вместе обедают. – Она выпалила все это как из автомата. – Что еще? А, да, наркотики. На закате кто-то из них может выкурить косяк. Иньяки, бывает, курит, не буду отрицать, я и сама по молодости пробовала, хоть ты этого и не одобряешь.
Пепе, ослепнув от ярости, бросился в контратаку.
– Мне насрать, что там у них за работа и сколько бабла они зарабатывают! У них нет ни морали, ни порядочности, а Барбара уже выросла, хоть сама она об этом не знает, хоть ты этого не хочешь замечать. У тебя что, глаз нет? У них-то есть, они ее всю небось разглядели, с головы до пят, а может, еще и фото наделали на память! Я не хочу, чтобы моя дочь торчала на пляже с какими-то отбросами, которые учат ее не пойми чему. Чтобы плавала на яхте вдвоем с голым мужиком, который любит курнуть и попялиться на нее. Я им не доверяю!
Нурии пришлось сесть. Она принялась обмахиваться ладонью – краска стыда заливала ей лицо. Невозможно было вынести на ногах этот дождь обвинений, обрушившийся на нее из-за того, что Иньяки, дегенерат без моральных принципов, был ее зятем, а Элисабет, неприятная женщина, которая попустительствует разврату, ее сестрой. Это были, считай, их единственные родственники: сам Пепе уже много лет не общался ни с родителями, ни с братом. Они очень плохо с ним обращались, рассказывал Пепе, так что он решил оборвать общение с ними и отдалиться. А теперь он хочет поступить так же и с ее близкими? Ну уж нет! Она внезапно осмелела.
– Попроси у меня прощения за то, что сказал про Иньяки.
– Не буду, – отрезал Пепе. – Иньяки не тот, кем ты его считаешь. Я видел, как он смотрит на мою дочь, и, уверяю тебя, он видит в ней не ребенка.
Всего четыре месяца назад Нурия похоронила мать, и все же в ту ночь ей было гораздо тяжелее. Это была первая вспышка молнии, предвещавшая долгую грозу – подростковую пору Барбары и многочисленные несовпадения их с мужем взглядов на воспитание дочери. Окончание скандала было ужасным.
– Барбара! – завопил Пепе. – А ну немедленно подойди сюда!
Барбара, напуганная отцовским тоном, подошла тут же, без отговорок.
И Пепе сделал то, чего Нурия не забудет никогда. Он ухватился за ночную рубашку Барбары и резко, грубо дернул вниз, оголив ее маленькую смуглую грудь и потемневший лобок. Загар у Барбары был ровный, без следов купальника.
– Вот, смотри! Ты видишь? Понимаешь теперь?
Опозоренная Барбара прикрылась и зарыдала. Это у нее всегда получалось легко.
– Все ходили голышом, я одна в купальнике, это меня бесило.
– Сколько раз ты ходила под парусом вдвоем с Иньяки? – сурово спросил Пепе.
– Не знаю, не помню, – всхлипывала Барбара, не понимая, куда ведут эти расспросы и в каком преступлении ее обвиняют.
– Надень пижаму и иди в кровать, – приказал Пепе, удовлетворившись собственным триумфальным выступлением.
В ту ночь Нурия капитулировала и признала, что многого не замечала. Она пустила жизнь Барбары на самотек, и, может быть, Пепе с его паранойей просто уравновешивал ее собственную слепоту. Раньше Нурия и подумать не могла, что в плаваниях с Иньяки было что-то непристойное, но этот образ – обнаженная Барбара посреди столовой, смятая белая сорочка, тоска в ее медовых глазах – невольно напомнил ей эротическую открытку из тех, на которые падки педофилы. Такая она была нежная, такая хорошенькая, столько в ней было естественной, природной женственности.
Нурия рыдала одна на диване. Спала одна на диване. А на следующее утро встала с красными глазами и объявила Пепе о своем решении: Барбара больше не станет проводить каникулы у дяди с тетей, но ни при каких обстоятельствах они не порвут отношений с Элисабет и Иньяки. Нурия придумает, как им объяснить. Кроме них, у Нурии не осталось родственников, и она не хотела их терять. То, что случилось потом, оказалось гораздо хуже. Это было подтверждение: с Барбарой давно все не слава богу, а у Нурии не хватило духу ее вразумить.
Это произошло следующей весной, когда Нурия решилась сообщить Элисабет, что Барбара не поедет к ним на каникулах. Нурия все откладывала и откладывала этот разговор, не хотела лгать сестре и не представляла, как та примет объяснение,
