что Барбаре следует больше времени проводить с родителями и братьями. Она решила опустить неприятные подробности. Элисабет, конечно же, приняла новость очень тяжело и обронила загадочную фразу:
– Если это из-за того, что тогда произошло, мы уже обо всем забыли.
– А что произошло? – спросила Нурия
– Ну хватит, мы же не чужие. – Элисабет явно была уязвлена. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
– Нет, не понимаю, – отчеканила Нурия.
– Вам же Барбара рассказала?
– Барбара нам ничего не рассказывала. – Нурия была решительно заинтригована.
– А почему тогда вы передумали? – выпалила Элисабет.
Нурия занервничала.
– Не знаю, о чем речь, скажи, уж пожалуйста, прямо.
– Она вам правда ничего не сказала?
– Нет.
– Ну тогда и мне не стоит, наверное.
Тут уж Нурия взорвалась.
– Да скажи уже наконец, что там у вас произошло!
– Ладно, ладно. – Сестра явно понимала, что Нурии не понравится то, что она сейчас услышит. – Но с тех пор столько воды утекло, может, уже и незачем все это ворошить.
– Элисабет, давай уже, хватит морочить мне голову!
И Элисабет заговорила – тихо, испуганно:
– Как-то вечером, четыре года назад, Барбаре тогда было девять, мы вернулись домой совсем уставшие. Иньяки первым сходил в душ и лег. Я думала, что Барбара уже спит, спокойно вымыла голову, вышла из душа – и обомлела. Барбара залезла к нам в постель и…
– И что? – в тревоге перебила ее Нурия.
– И стала делать что-то странное, – сказала Элисабет тоненьким голоском. Она вдруг поняла, что не знает, как описать увиденное.
– Что странное? Говори прямо, Элисабет, а то я не могу понять, – потребовала Нурия.
Она помнит, что Элисабет с трудом далась эта фраза, она будто не могла найти слова – но все же нашла.
– Она соблазняла Иньяки.
– Что? – выкрикнула Нурия. – Как может девятилетняя девочка соблазнять взрослого мужчину? Ты с ума сошла?
– Успокойся, пожалуйста. Ты спросила – я попыталась ответить, хоть это и непросто.
– Что именно она делала? – спросила Нурия, задыхаясь. – Что говорила?
Голос Элисабет задрожал.
– Говорила, что очень его любит, и трогала его.
У Нурии подкосились ноги, ей пришлось сесть.
– Погоди, ты мне сейчас говоришь, что, если племянница обнимает дядю и говорит, что очень его любит, – она его соблазняет?
– Да, – сказала Элисабет. – Ты этого не видела, – добавила она, давая понять, что не собирается описывать сцену в подробностях, но то, что она видела, невозможно передать словами.
Нурия сглотнула, набралась смелости и спросила:
– А что Иньяки?
– Он ловил ее за руку и говорил, что так не делают.
Нурия застыла, не понимая, что думать, кому верить. Она представила себе множество чудовищных сцен и тут же стерла их из своего воображения.
– Это неправда! – вдруг воскликнула она. – Это все неправда!
Элисабет стала защищать Барбару.
– Она больше никогда так не делала, клянусь тебе, наверное, увидела в кино и неправильно поняла: решила, что так делают, когда кого-то любят, приняла секс за любовь. Мы не стали на этом зацикливаться, ну правда.
– Но почему вы мне не рассказали? Почему она сама мне не рассказала?
– Вот именно поэтому, – оправдывалась Элисабет. – Не хотели придавать этому значения, не хотели раздувать проблему из какой-то глупости.
– Глупости?! – взорвалась Нурия.
Элисабет пришлось все-таки все ей выложить.
– Мы тогда думали, надо ли ей что-то объяснить, может, отвести к психологу, но в итоге решили, что нет, не хотели тебя волновать, ну и не хотели, чтобы она чувствовала себя виноватой. Она же была ребенком.
Нурия помнит, как в последующие дни смотрела на Барбару со страхом: слова Элисабет заставили ее увидеть в собственной дочери женщину. Чужую, далекую, чувственную женщину, которая что-то от нее скрывает, у которой есть свои тайны. Нурии стало казаться, что она сходит с ума. Вместо Барбары ей мерещилось чудовище. В конце концов она решила, что с нее хватит, что все это ложь, которую Элисабет выдумала, чтобы отомстить. Нурия убедила себя, что никогда не слышала рассказа сестры, что темной истории, которую Элисабет рассказала ей со всеми этими недомолвками и которой сама она не была свидетелем, не существовало. Она порадовалась, что Пепе решил прервать общение Барбары с семьей Сулоага, и больше никогда ни с кем не обсуждала слов Элисабет, даже субинспектору Лосано ничего не рассказала. И все же она так и не пережила то потрясение, как и многое другое.
Нурия растирает кожу полотенцем докрасна. Ей так тяжелы эти воспоминания, что хочется причинить себе боль. Однажды она от отчаяния ударилась головой об стену – и продолжила бы, если б Пепе ее не остановил («Ты с ума сошла? Убиться хочешь?»).
«Смерть, должно быть, сладка», – думает она иногда.
18. Барбара Молина
Телефон жжет мне ладони. Я не знаю, что делать. Я удалила номер Эвы, того звонка больше не существует. Когда придет он, я скажу ему, вот, держи, ты забыл телефон, но не беспокойся, мне не удалось никому позвонить, потому что тут нет сети. Хочешь – сам попробуй. Нет, нет смысла врать. Я не знаю, что происходит там, снаружи, с кем он там говорит, что в его власти, а что – нет. Я знаю только, что я у него в руках и что когда он вернется, то все поймет и убьет меня.
Я даже не чувствую голода, у меня переворачивается желудок и начинаются рвотные позывы при мысли о том, что ждет меня впереди. Я знаю, это страх смерти. А еще я знаю, что преодолеть его можно, только подняв голову и взглянув ему в лицо – так приговоренные к гильотине поднимались на эшафот с прямой спиной и, прежде чем лишиться головы, кричали: «Vive la France!»[35] Хесус говорил, их головы, бывало, катились к корзине, не прекращая разговаривать – это потому что кровь все еще циркулировала, так что команды мозга продолжали выполняться. Гильотина всегда наводила на меня ужас, хоть и говорят, что это современное гуманистическое изобретение гарантирует легкую и быструю смерть. Но это лишь теория, те, кто это утверждает, живы и говорят это без оснований, они же не спрашивали у растерзанного трупа, что он думает по этому поводу. Как вам было умирать? Быстренько все прошло? Вы сильно страдали? Правда ли, что глаза продолжают видеть, а мозг – думать? Правда ли, что гильотина не причиняет тебе боли? А может, она причиняет смертельную боль, от которой ты и умираешь? Я дрожу. Здесь нет ни топоров, ни гильотин, которые могли бы отделить мою голову от тела. И хорошо. Он убьет меня из
