миниатюрной лужайке перед домом, я подзываю Загара, и мы залезаем по нашей доске, на плоскую крышу дровяника.
Я стою на плоской, рубероидной крыше пристройки и наслаждаюсь летом, солнцем, буйством лопухов, буквально касающихся носков моих болотников…
– Хорошо-то как, вокруг! Птички поют…
– Хрррумм!
Вдруг! Шагах в двадцати перед нами, проломив стену лопухов со стороны дома, на просеку дороги выпрыгивает медведь! Раскрывшись в полный рост, следующим прыжком, он прыгает на стену лопухов по другую сторону дороги.
– Хрррумм!
С сочным хрустом, стена высокотравья ломается и иссине-чёрное, медвежье тело проваливается в зелёное море листьев…
– Медведь! – обрывается моя душа.
Я оторопело взираю на это действо, с высоты дровяника. Быстрое продвижение медведя под лопухами к лесу, угадывается по их, едва подрагивающим верхушкам…
– Затаился в лопухах и пропустил нас к дому! – уже трезво просчитываю я, – И не выдержал он – только тогда, когда мы взгромоздились на крыше, почти над ним!
Не шевелясь, я скашиваю глаз на стоящего рядом и молча смотрящего на медвежий пролом в лопухах, Загара: «А, ты куда смотрел?!». И натыкаюсь на точно такой же взгляд и точно такой же, вопрос…
К нам пришла осень. Я лезу измерить диаметр ствола лиственницы, что растёт на гребне высокой морской террасы, прямо над нашим балком. Окунувшись под лопухи белокопытника, метрах в тридцати от балка, я с удивлением, озираюсь по сторонам.
– Вот, это, новость!
Лопухи, оказывается, только создавали видимость непроходимых зарослей! На самом деле – под ними всё вытоптано!
– Загар! – говорю я, недоумённо, – Медведик, здесь… да он, здесь, просто живёт!
Видимо, молодому и зелёному, очень трудно выдерживать соседство мощных, взрослых сородичей. Вот, медвежий подросток и обосновался вблизи нашего жилища!
– Забавно! – думаю я, стоя под лопухами, – Целое лето, мы прожили – буквально, на глазах у медведика! Забавно!.. Хм! Так забавно, что оторопь берёт…
Зима. Злой морозами, ветреный Приморский февраль. Владивосток. Как обычно, я заседаю за книги в библиотеке Биолого-почвенного института. Я листаю каталог научных трудов «отца» отечественной геоботаники В. Н. Сукачёва. На самой ранней, по году издания, карточке – название статьи.
– Так! – читаю я, – «Растительность верхней части бассейна р. Тунгира Олёкминского округа Якутской области». Год издания – одна тысяча девятьсот двенадцатый!
– Так, – задумываюсь я, – Это одна из первых его работ… Ещё до революции! Что, там может быть интересного? Это, ведь, не методические разработки его зрелых лет.
Просто отдавая дань уважения «столь видному отцу отечества», я всё же, решаю ознакомиться со статьей…
– Ого! – на столе выдачи книг, я получаю увесистую прошнурованную пачку стандартных листов, – Двести восемьдесят страниц!
Начав читать, я бегло перескакиваю с пятого на десятое… Потом, торопливо листая страницы, я лезу вглубь… И, откинувшись на спинку библиотечного стула, наполняюсь восхищением за Сукачёва! И немного – стыдом, за себя…
– Блин! Он меня опередил! – опустошённо думаю я и хватаюсь руками за голову, – Как он меня опередил!
Статья Сукачёва – копия моих летних Кунаширских исследований по шишкам лиственниц! Копия! Даже, рабочая таблица учитываемых признаков, у него – точно такая же! Те же графы, даже с такими же названиями!
– Хорошо, что я не успел опубликовать свою статью! – думаю я, – Я сделал копию!
– Подумать только! – уже более детально, вникаю я в Сукачёвский материал, – Какой-то, забытый богом и людьми, двенадцатый год! Ещё до революции!.. Только, его труд основан на гораздо большем материале! Я решил, что для статистической достоверности, мне достаточно будет и сотни шишек. Сукачев, с отрядом рабочих, обработал шестнадцать моделей по восемьсот пятьдесят шишек на каждой! Это… тринадцать тысяч шестьсот шишек! Потрясающе…
– В одна тясяча девятьсот двенадцатом году, Сукачёв сидел в Якутии и считал чешуйки в шишках лиственниц. Чтобы доказать, что их количество в шишке является надёжным отличительным признаком вида! – ритмично качаюсь я на библиотечном стуле, зажав голову руками, – Семьдесят пять лет спустя, я сидел на Кунашире и считал чешуйки в шишках лиственниц! Чтобы доказать, что их количество в шишке является надёжным отличительным признаком вида… Один в один! Одни мысли, в двух разных головах! Как такое может быть?!.. История повторилась! Виток спирали, с шагом в семьдесят пять лет… Спираль истории! Неужели, такое возможно?!..
Глава 3. Вольный стрелок
На Кунашире – весна! Серые, травяные косогоры сопки, на которой стоит Южно-Курильск, почти освободились от снега.
Двенадцатое апреля. Раннее утро. Над бухтой посёлка мёртво стоит плотный туман. Грязно, сыро и безветренно. Мы, в паре с Сергеем Казанцевым, выезжаем на полевые. Мы грузим наши рюкзаки и ящики с продуктами в вездеход геологов. Это – тяжёлый ГТТ, с высоким металлическим коробом салона, вместо брезентовой крыши. Настоящий танк.
Всё! Поехали!..
Позади – практически, сорок километров ухабов. Грунтовая дорога закончилась ещё на Винае, в пятнадцати километрах от посёлка. Короткая остановка на Филатовском кордоне. И снова в путь, мы лезем на Медвежий перевал…
– Ррррруууххх! Рррууххх! – басом взрёвывает ГТТ.
Вот – мы уже спустились с перевала. И снова, перед нами – простор морского побережья! И устье спокойной речки. Это – Камышовая. С приустьевой ямы речки, при нашем приближении, поднимаются крупные утки.
– Ррррруууххх!
– Кряквы! – кричу я Сергею, перекрикивая низкий, басовитый рёв вездехода.
И торопливо считаю уток, сидя на железной крыше нашего, тяжело раскачивающегося на полном ходу, зелёного «танка»: «Две, четыре, шесть…».
Километра через два после Саратовской, от берега океана к хвойному лесу, опрометью бросается рыжая лисица! Я провожаю её взглядом, крепко вцепившись в зелёные трубы ограждения вездеходной крыши. Куда ни глянь – кругом всё ещё бело от снега! Совершенно зимний пейзаж! Лишь вдоль побережья, по низкой морской террасе, темнеют редкие, первые проталины…
На галечной косе, в устье Тятиной, спокойно расположились тихоокеанские чайки. Их – много! Целое скопище.
– Рррууххх! Ррруууххх!
Чайки даже не взлетают, когда натужно ревущая, зелёная глыбища нашего вездехода нарисовывается из-за пологого бугра, в каких-нибудь пятидесяти метрах выше устья. Это – самые крупные, у нас, чайки. И самые флегматичные! Или наглые… o С крыши вездехода, мне открывается вид на устье.
– Вот, это, дааа! – я изумлённо поедаю глазами устье.
Я вижу чудо! Всё устье Тятиной перегорожено высокой, галечной дамбой! Напрочь!
– Это результат зимних штормов! – прикидываю я, – Но! Каким же должен быть океанский накат?! Чтобы замыть саму Тятину!!!
Теперь, перед устьем, речка разлилась в широкий, мелкий залив.
– Рррууххх! Ррруууххх! – прогрохотав траками по крупной гальке берега, наш вездеход, с натужным, басовитым рёвом, преодолевает глубокий и широкий перекат речки.
Тятина по-весеннему полноводна. Гусеницы полностью скрываются под водой…
Я неотрывно смотрю вправо – на спокойную гладь речного разлива.
– Рррууххх!
– Саня! – басовитый рёв вездехода перекрывает тонкий голос Казанцева, – Шею свернёшь!
Мои губы растягиваются
