проходило, чтобы не вызывали на допрос. Били, угрожали, но Мариана, как и Анатолий, молчала. Они не сознавались ни в чем.
— Сколько раз ты прыгала с самолета? — спросили девушку на первом допросе. — С каким заданием?
Мариана понимала, что фашистам ничего не известно. И поэтому каждый раз отвечала одно и то же:
— Не понимаю, о чем вы говорите. — И крестилась, поднимая глаза к потолку.
Потом ее начинали бить. Если она падала, теряя сознание, ее отливали водой и снова били. Потом уводили в камеру. И так изо дня в день.
— Где радиостанция? Где партизаны? Кто командир? — сыпались на девушку вопросы один за другим.
«Нет, они ничего не знают, раз спрашивают про партизан». — И она по-прежнему притворялась, что не понимает, чего от нее хотят, и терпела все.
— Начальника. Назовите его фамилию и имя, — бешено брызгая слюной, кричал жандарм.
— Фамилию командира отряда! Назовите фамилию…
Три недели, точно три года тянулись для Марианы и Анатолия в этом фашистском застенке. Перемешались дни и ночи. Мариану поддерживала только одна мысль: «Я делаю это для Родины». Она часами простаивала у маленького окошка и если случалось, что мимо проходила пожилая женщина, она искала в ней черты матери. «Дорогая! Хоть бы одним глазом посмотреть на тебя, прежде чем погибнуть!»
Фашисты могли убить разведчиков, повесить, сделать все, что им вздумается. Но заставить их говорить они не могли. Гитлеровцы имели цель выудить у этих людей, заподозренных в шпионаже, важные данные, завербовать и забросить в СССР в качестве своих агентов.
В одно утро, к удивлению Марианы, ей принесли обед из офицерской столовой: кусочек мяса и горячий суп.
— Вот, — бросил коротко часовой, ставя тарелку на табурет. — Мне приказано вас хорошо кормить.
— Не нужна мне ваша забота. Вы не имеете права так обращаться с нами. Где мой муж? — закричала Мариана.
— Это, пани, не в моей воле, — ответил солдат, продолжая стоять на пороге. — Кушайте, кушайте, вы очень ослабли…
Девушку удивил тон, каким были сказаны эти слова.
— Я вижу, вы добрый человек. Скажите, что с нами будет? — спросила она.
— Не знаю, пани. Но ходят слухи, что через три дня должна решиться ваша судьба. Вас подозревают в шпионаже против армии райха.
— А разве только нас нашли в тех местах? Ведь там были и другие люди, но их выпустили, — сказала девушка, силясь выведать хоть что-нибудь о намерениях фашистов.
— Такие, да не совсем. Ну, я пойду, а то как бы за разговоры с вами самому не угодить за решетку, — сказал часовой и захлопнул дверь.
Мариана бросилась к двери.
— Нас убьют? — спросила она, прижавшись ртом к замочной скважине.
— Не знаю, — ответил солдат. — Скажу, что вы хорошо поели, иначе опять будут бить.
Мариана слушала, как удаляются шаги единственного человека, который обошелся с ней по-людски. Ей казалось, что вот затихнут эти шаги, и жизнь кончится.
— Три дня… три дня, — повторяла она страшные слова.
В понедельник ее вызвали к начальнику гестапо. Там, в мягком кресле, уже сидел… Анатолий.
Бледное, заросшее, еще больше исхудавшее лицо его как будто вытянулось, стало продолговатым. Вместо теплой ватной тужурки на нем была изорванная немецкая шинель. Весь вид Анатолия говорил о том, что ему пришлось много вытерпеть, но он не сдался. Увидев Мариану, он бросился к ней и крепко прижал к груди.
— Ни слова! — закричал, вскакивая из-за стола, офицер.
Мариана-Зося посмотрела на Толю. «Что все это значит?» — спросил ее взгляд. Анатолий чихнул, приоткрыл рот и, притворяясь, будто хочет еще раз чихнуть, прикусил язык.
— Предлагаю вам еще раз. Выбирайте — жизнь или смерть, — заговорил фашист. — Вы будете жить, если примете наше предложение — отправитесь к русским и выполните наше задание.
— Как к русским? — привскочил в кресле Анатолий. — Мы эвакуировались, чтобы не угодить в лапы к русским, а вы нас хотите послать к ним. Почему вы с нами так обращаетесь?
— Не притворяйтесь. Это бесполезно. Людям, преданным фюреру, нечего искать в прифронтовой полосе. Нам известно, что вы партизаны. Вы недурно играете свою роль. Из вас получились бы хорошие агенты для немецкой разведки. Согласитесь — и вас ожидают комфорт, деньги, прекрасная вилла в живописной местности… Советую подумать хорошенько.
«Испытывает фашист, да только ни черта он о нас не знает», — решила Мариана и обратилась к гестаповцу.
— Пан офицер! Вот крест, если мы хоть в малейшем провинились перед фюрером. Случай, слепой случай привел нас сюда. Если бы мы знали… Мы разыскиваем родителей. Понятия не имеем, где фронт и вот попали в такую историю…
— Мы ни в чем не виноваты, пан начальник, — поддержал Мариану Толя-Янек. — Мы цивильные люди, и ваши предложения нас просто пугают.
— Я вам сказал: или-или. Через три дня дадите ответ.
— Пан начальник! — взмолился Анатолий, — разрешите мне быть вместе с женой.
— Хорошо. Даю вам три дня на размышление. — Начальник нажал кнопку. Вошел солдат.
— Приготовьте камеру номер три для двоих и отправьте обоих туда, — приказал начальник.
В камере стоял широкий топчан, покрытый старым потертым одеялом. Дежурный принес две тарелки гречневой каши с маслом.
— Кушайте, пожалуйста, кушайте, иначе у вас будут неприятности, — просил солдат. — Это был старый знакомый Марианы, что говорил с ней утром.
Когда часовой удалился, Анатолий взял тарелку и протянул Мариане.
— Кушай. Нам нужны силы.
— Как быть? Что предпринять? Бежать? — шепнула Мариана в самое ухо Толе.
— Бежать безусловно, но как? — написал он пальцем по полу.
Они молча прикидывали разные варианты. Ночью дежуривший солдат тихонько открыл дверь и шепотом сказал:
— Я сменяюсь. На дежурство заступает другой. Ярый нацист. Будьте осторожны.
Анатолий коснулся руки Марианы.
— Что это значит?
— Наверное, антифашист, — тихо сказала Мариана. Так прошла ночь. Для разведчиков она отличалась от остальных тем, что их никуда не вызывали, никто не кричал на них, не избивал.
Утром снова принесли еду из офицерской столовой. Новый конвоир вел себя, как автомат. Он поставил мисочки на полу возле дверей и, не сказав ни слова, захлопнул дверь. На этот раз Анатолий настоял, чтобы Мариана поела.
— Этим ничего не докажешь, только себя уморишь, — говорил он и вылавливал для Марианы из своей миски кусочки мяса. Мариану до слез тронула эта чуткость. Но она тут же возвращала все обратно, уговаривая его:
— Ты мужчина, тебе больше нужно. Женщина выносливее.
За завтраком последовал обед, затем ужин. Немцы, видимо, надеялись сломить их волю, склонить на свою сторону и решили изменить тактику.
На второй день после обеда на дежурство заступил прежний часовой. Он сразу открыл дверь и осведомился:
— Как
