борща.
Вот и все о нашем друге Полкане. Вот и все о маленькой Липси.
А. Костров.
Иван, спасибо за письмо!
Здорово, Иван!
Не сердись на меня, но так получилось, что я твое письмо прочитал Олесе и Семке. Понимаю, что поступил я не здорово и за такие штучки можно и по шее получить, но тебя рядом нет, я потому и осмелел. Когда все узнаешь, почему я так поступил, может быть, и не станешь размахивать кулаками.
Понимаешь, какое дело… Когда наш почтальон принес твое письмо, меня в это время дома не было, я в сельмаг за солью бегал. Семка дожидался меня во дворе и сказал почтальону, что, как только я вернусь, он тут же передаст его мне. Почтальон ему поверил (у нас тут все друг другу верят). А Семка решил со мной шутку разыграть: взял и до моего прихода углем на конверте нарисовал сердце, пробитое стрелой, чтобы меня заставить танцевать. Когда я пришел, Семка таинственно заулыбался, а руки держит за спиной. Я спросил, чего он такую хитрую физиономию скорчил?
— Танцуй, — говорит, — тебе письмо пришло с интересным знаком на конверте. — И стал дразнить меня: покажет — спрячет письмо, покажет — спрячет. Мимо нашей калитки Олеся проходила и заинтересовалась, что это Семен возле меня козлом скачет. Зашла к нам во двор, спрашивает:
— Ты чего, Семка, пляшешь?
А Семка хихикает и конверт с пробитым сердцем показывает.
— Видишь, — говорит, — какое письмишко Андрей получил?
Олеся пожала плечами и говорит:
— Ну и что?
А Семка ехидно так, растянуто ей втолковывает:
— Как это — «ну и что»? А сердце-то стрелой прострелено.
— А мне-то что? — Олеся сердито взглянула на меня и тут же плечом толкнула калитку, ничего не сказав, пошла к себе. Идет, не оглядываясь. Семка понял, что шутка его не тем боком повернулась, побежал догонять Олесю. Я тоже догнал ее и спросил:
— На что ты обиделась? Это же Семкины проделки.
Семка стал бить себя в грудь кулаком и клясться, что сердце он собственноручно нарисовал на конверте и что он во всем виноват. Я ей стал доказывать, что письмо из Москвы, от друга. Я твой почерк сразу узнал, Иван. Конверт стал ей показывать. Олеся отворачивается и даже смотреть не хочет. Я думаю: что мне теперь делать? У меня был единственный выход: прочитать ей твое письмо. Семка уцепился за это.
— Вот это правильно. Читай нам его вслух, пусть она убедится. Я тоже послушаю.
Вот так все и произошло. Свернули мы в тихий переулочек, сели на сваленные бревна, и я приступил к чтению. Тут бы надо было молчать Семену и слушать, а он стал мне помогать:
— Верно, верно, Андрей. Прочти ей, и она успокоится.
А Олеся как зыркнет на него глазами и говорит:
— Много вы на себя берете. Думаете, что меня волнует ваше письмо? Да ничуть.
Семка испугался, что я читать не стану, подтолкнул меня в руку:
— Читай, читай, мы слушаем.
Я спросил Олесю:
— Читать?
— Как хочешь.
— Читай, читай… это она так… Ты давай читай, — суетился Семен. Вот и пришлось мне читать, Иван, ты хоть и с продолжением писал свое письмо, но получилось у тебя хорошо. Обо всем понемногу ты тут рассказал, но все понятно и складно. Когда я вынул письмо из конверта, Семка даже ахнул от удивления.
— А ты, Андрей, говорил, что твой друг слишком короткие письма пишет, а он вон сколько накатал.
— Так он же тут пишет, что на письмо потратил несколько дней, — сказал я.
— Нет, это хорошо, что длинно. Я длинные письма люблю слушать, — радостно потирал руки Семка.
Ты пишешь о Бобрикове Сережке, что тебе хотелось бы встретиться с ним и поговорить один на один. Мне кажется, что это не стоило бы делать. Его этим не проймешь. Интересное письмо ты мне накатал. Про своего слесаря-наставника хорошо сказал: «Он такой мастер, что на него глядеть хочется, когда он работает». Ты даже чемоданчик такой же смастерил, чтобы инструмент лежал, как у него.
А вот то, что Юрка просился денек походить вместе с вами по заявкам, меня удивило. И, по-моему, прав был твой наставник, отказав ему в этом. Он заметил, что Юрка в своей новой курточке будет выглядеть как бесплатное приложение к журналу «Работница». Я догадываюсь, почему он так сказал: наверное, Юрка где-то себя пижончиком уже проявил. Есть у него такая манера. Не отучили мы его от этой привычки.
Слушай, Иван! А здорово, наверное, получать свою первую зарплату! Я представляю, как ты вечером, когда пришла Ольга Ефремовна, выложил на стол 34 рубля 39 копеек и как она ахнула и руками всплеснула. Шутка ли, такую кучу денег ты на стол выложил! А главное — сам заработал… Теперь можно и долги раздать, да еще кое-что останется. Ты говоришь, что приглядел в магазине за 16 рублей для Ольги Ефремовны серьги с синими камушками. Это ничего, что камни не драгоценные. По-моему, бриллианты сейчас совсем не модные камни, да и одной твоей получки на них не хватит. Смело покупай с синими камушками и не думай. Это будет здорово!
Мне понравилось в твоем письме, где ты пишешь, что Юрка не брал от тебя долг 3 рубля 11 копеек. Но то, что ты настоял, по-моему, это тоже правильно.
Иван; я читаю твое письмо и иногда на Олесю поглядываю. Она даже захлопала ладошками, когда ты Ольге Ефремовне преподнес серьги с синими камушками. А Семка сказал: «Можно бы и торт еще купить». Ты вот тут пишешь, что Юрка показал тебе осколки от своего разбитого «котенка». Значит, тогда мы с тобой крепко проучили его. Случайно я заметил строчки в твоем письме, где ты спрашиваешь: «А как там ваша скрипачка Олеся поживает?» Я незаметно для Олеси глазами перепрыгнул через эти строчки, она далее не догадалась, что ты про нее спрашивал. А вот место, где ты пишешь, что и у вас где-то на этажах кто-то тоже без устали утюжит на скрипке по утрам и по вечерам и на нервах у соседей играет, я это место прочитал. «Может, это тоже какая-нибудь красивая девчонка тренируется, тогда это еще ничего, а может, это пацан какой-нибудь занюханный пилит и пилит. Терпеть не могу скрипку». Когда я эти строчки прочитал, Семка испуганно посмотрел на Олесю (ведь скрипку обидели) и ждал, что она скажет. А Олеся только передернула плечиками и промолвила: «А твой друг не
