хочу извиниться. Я хочу поблагодарить тебя. Я заглажу свою вину. Прости.
— Фраер, — проговорила она (или мне показалось): так на идише называют слабаков, простофиль, тех, о кого все вытирают ноги.
Эдит вздернула подбородок, я чмокнул воздух.
Я прошел через столовую и обнаружил, что Идо лупит по клавишам фортепиано, а старшие мальчики возятся с телевизором, Бенджамин крутит ручки регулировки, Джонатан дергает антенну.
На Новый год я попросил Тода Фру и его отца доктора Фру помочь мне перенести телевизор вниз; для моей спины это не прошло бесследно.
— Ин фарбн, — сказал Нетаньяху, на идише это значит «в цвете». Он уже обулся и расхаживал по гостиной, оставляя на ковре грязные следы; Нетаньяху подмигнул мне, кивнул на телевизор и добавил: «Шейн», «красивый» на идише.
Вряд ли он хотел меня подколоть — разве что выбором языка. Сам по себе идиш был насмешкой надо мной, но в словах, как ни странно, заключалось восхищение.
Идо выстукивал какой-то атональный аккомпанемент, кластеры[90] аккордов, как будто вот-вот явится монстр или в кадр войдет злодей — его отец, который сгреб его в охапку и пересадил с фортепианной скамьи на пол; Идо хотел было разреветься, но залюбовался огнем, успокоился, скрестил ноги, как индеец возле костра, и, зачарованный искрами, уставился в камин.
Никто из читающих эти строки в третьем тысячелетии христианской эры не имеет понятия — ни малейшего, — чем был для ребенка в 1960 году не просто телевизор, а цветной телевизор. Во-первых, в 1960-м телевизор в доме еще не считался чем-то антиинтеллектуальным или уступкой коллективному разуму: это было современно. А цветной телевизор и подавно: то была вещь модная, элитарная — до такой степени, что я даже стыдился своего расточительства штайнмецевских масштабов.
Стыдно мне и при мысли о том, как меня увлекали программы, хотя по современным стандартам им поразительно недоставало ни жанрового, ни стилистического разнообразия. Викторины да вестерны, вот и все, викторины да вестерны, что для американского ума по сути одно и то же: сценарии, где есть победители и побежденные, удаль, которая проверяется удачей.
— «Дымок из ствола».
Но, видимо, я ошибся, поскольку Бенджамин — он уже тоже уселся в позу лотоса — возразил, не отрывая взгляда от экрана (так змея смотрит на факира):
— Нет, «Бонанза».
Джонатан — он тоже сидел как загипнотизированный — пояснил:
— «Дымок из ствола» черно-белый, «Сыромятная плеть» черно-белая. А «Бонанза» и «Парень из Сиско» цветные.
Эдит подала Нетаньяху пальто, он неуклюже продел руки в рукава: явно не привык, чтобы ему помогали. Я обулся, надел пальто.
Вдумайтесь в эти истории: шайка чужестранцев-головорезов угрожает ранчо, одинокого стрелка опасливо просят разделаться с ними, отдают ему последние пыльные слитки золота любовницы-проститутки… племя дикарей-апачей нападает на обоз честных христианских миссионеров, тем приходится дать отпор, вопреки собственным убеждениям… Я не утверждаю, будто эти истории избыточно повлияли на развитие сыновей Нетаньяху, — я, скорее, о том, что в те годы эти истории избыточно влияли на всех. Да и когда я надел галоши, послал воздушный поцелуй Эдит — она уклонилась, как от петли лассо, — и покинул гасиенду под крики всадников и треск выстрелов, вестерны, пожалуй, ассоциировались у меня с их отцом, Бен-Ционом, да и, по правде говоря, с приглашенными лекторами и внештатными преподавателями всех сортов, этими меткими стрелками-одиночками, кочующими из городка в городок, странниками по своим повадкам, странниками в душе, пылающими желанием забыть прошлую жизнь и доказать свою силу жестоким, враждебно настроенным местным жителям.
Такова была история еху, шагавшего рядом со мной, еху, шагавшего впереди меня, хотя он и не знал, куда мы идем, — одиночка без компаса посреди заснеженных пустошей, нелюдимый меткий стрелок, раньше всех выхватывающий револьвер из кобуры, в капюшоне, бобровой шапке, варежках без больших пальцев, развязывающемся шарфе и мягких полуботинках, подметки которых шлепали, как губы лошади.
9
Корбинская духовная семинария (впоследствии переименованная в Школу богословия и сравнительного религиоведения имени Хуссейна-Гупты) была основана первым из учреждений в составе колледжа и вот уже более века штамповала священников-пуритан и конгрегационалистов. Ее серийные каменные постройки располагались вокруг часовни, еженедельное посещение которой было по-прежнему обязательным и для студентов, и для преподавателей, с тою лишь разницей, что студенты якобы получали от этого пользу духовную, а преподаватели всего-навсего проверяли явку. В ту пору каждый факультет обязан был отправить самого младшего из своих сотрудников отбывать эту повинность на регулярной основе, меня поставили на понедельник и пятницу, фамилии с У до Я. В тот год понедельничные переклички начинались с традиционно отсутствовавшего мистера Уобаша (звезды бейсбола) и заканчивались традиционно похмельным мистером Яком (будущим агрономом), пятницы же начинались с невыносимо бодрого мистера Уошберна (впоследствии он пошел управлять Корбинской прачечной самообслуживания) и заканчивались прыщеликим мистером Яллом (впоследствии он пошел воевать во Вьетнам). Учитывая, что буквы от У до Я — нагрузка наилегчайшая с алфавитной точки зрения, я управлялся со списком раньше, чем студенты с молитвами, хотя и не имел права покинуть свой пост сбоку от рядов скамей или скоротать время за проверкой домашних заданий: такие правила установил преподобный доктор Хагглс, он возглавлял семинарию и вел службы. И хотя поначалу эти правила меня раздражали, не говоря уж о самих службах, постепенно я выучился находить утешение в часовенных дежурствах. Только во время службы я имел возможность опорожнить ум. Или поразмыслить о парадоксе, заключенном в благословении: «А теперь мы пойдем на занятия и будем стремиться к истине, во имя Иисуса, аминь».
Мы направлялись к дому священника позади часовни на лекцию по библеистике, которую Нетаньяху согласился преподавать (поскольку выбора у него не было). Если Корбин предложит ему место на историческом факультете, Нетаньяху придется вести занятия и в семинарии, минимум один предмет в семестр. Для него это будет унизительно, поскольку ему сообщили об этом всего лишь неделю назад? Доктор Хаггинс по телефону?
— Хагглс… Доктор Хагглс…
— Это же абсурд, — заявил Нетаньяху, мы свернули с Эвергрин и пошли против ветра. — Чтобы историк преподавал библеистику? Почему бы тогда священникам не преподавать историю?
— Это от нас не зависит. Дело в бюджете на прием сотрудников. Вас возьмут к нам на исторический, только если Хагглс возьмет вас в семинарию, или еще кто-то еще куда-то. Все дело в КПД. Больше выгоды за те же деньги. Доктору Морсу это тоже не нравится.
— Но он ничего не делает, чтобы это прекратить?
— Я прочел вашу работу о том, как евреи в Средневековье пытались бороться с церковью, и вот что
