занятие, собеседование, званый ужин и лекция с последующим приемом?
— Да, расписание такое.
— И члены комиссии будут на всех мероприятиях?
— Должны быть. Хотя на занятии вряд ли, поскольку это не наша кафедра. Но, разумеется, на собеседовании будут только члены комиссии. На ужине члены комиссии с супругами. А на лекцию вход свободный, надеюсь, люди придут. Было объявление в «Корбиндейльской газете», и, насколько мне известно, Эдит разложила приглашения в библиотеке, я рассказывал о лекции всем встречным, а студентам своим сообщил, что присутствие обязательно. На такие мероприятия всегда трудно кого-то вытащить, вы и сами наверняка это знаете, а после Рождества и вовсе, все еще в спячке, но мы стараемся изо всех сил.
Он равнодушно кивнул.
— А в комиссии Морс, Гэлбрейт, Киммель, Хиллард и вы, да?
— Именно так. Да.
— Я навел справки обо всех, но кое о ком удалось найти всего ничего. Обязательно расскажите мне о них. Например, Гэлбрейт всегда такой дурак или только когда рассуждает о режиме Виши? А Киммель — он немец?
— Кажется, доктор Киммель провел год в Виттенберге. А доктор Гэлбрейт из Луизианы.
— Понимаю. Вы мне расскажете больше с глазу на глаз.
— А между собеседованием и ужином я вроде как должен отвезти вас в гостиницу, но, если не ошибаюсь, для вас заказали одноместный номер, так что понадобится другой… Никто не ожидал, что вы приедете с детьми, поэтому нам лучше…
Циля повернулась к Нетаньяху, произнесла что-то на иврите, он что-то ответил, коротко и раздраженно.
— Поверить не могу, — проговорила Циля, — я же просила его позвонить, сообщить, что мы приедем, и заказать другой номер.
— Я забыл, — сказал Нетаньяху.
— Пресмыкающий, я же сказала тебе, пресмыкающий номер.
— Примыкающий. Я забыл.
— Все в порядке, — вмешался я. — Уверен, тут нет ничего страшного. Я поговорю с кем-нибудь с факультета или… Эдит, как зовут ту даму из гостиницы, жену хозяина?
— Миссис Марл, да, она помогает нам в библиотеке проводить читательский час для детей.
— Позвоните ей, пожалуйста, — попросила Циля.
— Нам не нужен другой номер, если колледж его не оплатит, — возразил Нетаньяху. — Обойдемся дополнительными кроватями, раскладушками, как в армии. В крайнем случае дети поспят на полу.
— Не жмотись, — сказала Циля. — Сам поспишь на полу. Или в ванне. — И добавила, обращаясь к Эдит: — Вы же договоритесь?
— Ну конечно. Я позвоню миссис Марл.
— Скажите ей, что колледж все оплатит, — вставил Нетаньяху. — Итак, Руб, нам осталось утрясти один-единственный вопрос.
— Какой?
— Эдельман, я звонил ему, это он одолжил нам машину. Он хотел, чтобы я спросил у вас, не знаете ли вы хорошего механика.
— Не знаю… Я попытаюсь…
— Я не закончил… дайте мне закончить… он, Эдельман, хотел, чтобы я спросил вас, не знаете ли вы хорошего механика где-нибудь здесь, но я считаю, что машина в полном порядке. Если после нашей поездки машине и требуется ремонт, то чисто косметический, да и то Эдельман сам виноват. Ясно же, что машина была неисправной еще до нашей поездки и что Эдельман поступил безответственно, одолжив нам ее в таком состоянии. Он очень опасно рисковал. Кто-нибудь запросто мог покалечиться или убиться.
— А что с машиной не так?
— Как я и говорил, с ней все так и мы тут вообще ни при чем. Виноват Эдельман, я ему это сказал. Но он все равно взял с меня слово, что я узнаю у вас насчет механика, я пообещал и спросил у вас, а теперь вы ответите мне, что вы не знаете поблизости ни одного хорошего механика, или что все здешние механики жулики и воры, или что быстро починить ничего не получится из-за снегопада… что-нибудь в этом роде…
— Так что вы хотите, чтобы я вам сказал?
— Если хотите, можете сами позвонить Эдельману и сказать ему лично. Или если я прошу слишком многого, может, как пойдем на кампус, заглянем к вам в кабинет и напишем письмо.
— Вы хотите письмо?
— «Уважаемый доктор Нетаньяху, на ваш вопрос от двадцатого января сего года отвечаю: к сожалению, в настоящее время в окрестностях Корбиндейла нет хороших механиков…»
— Письмо, адресованное вам?
— Чтобы я показал его Эдельману… или лучше адресуйте письмо Циле, это не так подозрительно… «Уважаемая миссис Нетаньяху, к сожалению, вынужден сообщить, что все механики в окрестностях Корбиндейла сейчас заняты другой работой…»
— Вы серьезно? Вы хотите, чтобы я врал?
— Я не прошу вас врать о состоянии машины, только о возможности получить консультацию тех, кто способен его оценить. Впрочем, если вы пожелаете высказать независимое мнение о том, что ремонт требуется чисто косметический, машина в полном порядке и способна без происшествий вернуться в Филадельфию, кто я такой, чтобы вас останавливать?
— Даже не знаю, что сказать.
— Не беспокойтесь, если не можете запомнить формулировку. Как только доберемся до вашего кабинета, я продиктую письмо вашему секретарю.
— Моему секретарю?
— Или можете сами его напечатать. Решать вам.
Я демонстративно посмотрел на часы.
— Боюсь, у нас мало времени. Через час нам нужно быть на кампусе.
— Тогда, может, это сделает Эдит?
Циля цокнула языком. Эдит угрюмо складывала миски в стопку.
— Циля поможет, — напирал Нетаньяху. — Вы наверняка подружитесь.
— Конечно, — сказала Эдит, — прошу прощения.
Она унесла поднос на кухню, а Нетаньяху обратился к старшим мальчикам, они о чем-то шептались:
— А вы, мальчики, будете вести себя как следует ради матери, миссис Блум и Деворы, когда она придет.
— Деворы? — спросила Циля.
— Деборы?
— Джудит, — поправил я. — Джуди. — Я поправил наше перевернутое семейное фото.
— Иегудит, — сказал Нетаньяху.
— Но она в школе. Думаю, вы с ней разминетесь.
— Отлично. Значит, договорились.
— Как скажете. — Нетаньяху принялся рыться в портфеле, я встал. — Прошу прощения, я сейчас.
Я услышал то же, что и Эдит, — частые гудки: Нетаньяху не повесил трубку; когда я вошел на кухню с остатками нашего разрушенного дома, она как раз клала трубку на рычаг.
— Их кен ништ[89], — сказала мне бледная измученная Эдит.
Когда Эдит переходит на идиш, дело плохо, на этом языке мы, как дети, говорим, чтобы Джуди — или неевреи — не поняли нас. Но сейчас от идиша толку маловато.
— Тсс. Думаешь, эти еху не понимают идиш?
— Кто?
— Наши гости, Нетаньеху.
— О господи, как же я не подумала.
— Эдит, тише, пожалуйста.
— Еху, смешно, обхохочешься… Рубен, лучше бы мы оба говорили, не знаю, на суахили. Надо было нам обоим учить суахили. — Крики неслись из гостиной, крики и стук. — Они такие ужасные, такие бесцеремонные.
— Пожалуй, это можно сказать обо всех евреях.
— Рубен, ты вечно стремишься всем угодить. Это непривлекательно.
— Эдит, я
