– Что такое «попкорн»?
Глаза Джулепа озарил мечтательный взгляд:
– Представь, что все облака плывут в сливочном масле.
– Что такое «сливочное масло»?
– О-хо-хо! – вздохнул Джулеп.
Ласка беспокойно перебирала лапами:
– Может, позовём Дасти?
– Нет, постой…
– Дасти! – крикнула Ласка в ящичную пещеру. – Хочешь пойти с нами в парк?
Какое-то мгновение в пещере стояла тишина.
– Идите! – резко ответила из темноты Дасти. – Всё равно вам уже пора учиться не рассчитывать на меня.
Джулеп осклабился, глядя на Ласку, – он явно был рад тому, как всё обернулось.
Ласка вглядывалась в моросящее утро.
– Пообещай, что мы вернёмся, как только дыхнёт опасностью.
Джулеп восторженно закивал и тут же зажмурил глаза от головной боли.
Ласка посмотрела на Олео:
– Сможешь поддерживать Джулепа с другого бока?
Олео поднялся из ящика. Всё, что угодно, казалось лучше, чем сидеть в фургоне от носа до хвоста в своих мыслях.
– В последний раз! – прорычал Джулеп. – Не нужна мне помощь! – Он ухмыльнулся, глядя на Олео. – Особенно от шавки. Все люди повыскакивают из домов, чтоб его погладить, а нас убить.
Олео нахмурился. Джулеп его так и не поблагодарил. Ни за спасение из Ветери. Ни за корм из Машины. В старых историях Мия и Юли всегда были друг другу признательны, когда один приходил другому на выручку. А Джулеп был крепколобый, как орех.
– Ладно, – ответил Олео. – Я тогда остаюсь.
Он улёгся обратно в ящик.
Ласка горестно вздохнула. И может быть, Олео показалось, но Джулеп, похоже, удивился. Возможно, даже обиделся.
– Ручной! – опомнился Джулеп, закатывая глаза.
Он похромал к задней двери и выскочил под дождь.
Ласка взглянула на Олео и пошла за Джулепом.
Олео положил подбородок на неструганное дерево ящика. Он смотрел, как ледяной дождь прогрызает небо, и пытался убедить сам себя, что паршивая погода отняла у него аппетит.
Раздался скрип, и Дасти выползла из пещеры. После драки с Машиной она всё ещё ходила растрёпанная. Уцелевший мех торчал клочками, лапы при ходьбе волочились. Слюна собиралась хлопьями в углах губ, а липкие слёзы наливались вокруг глаз в красных прожилках.
Дасти подошла к задней двери, схватила зубами петлю из ткани, потянула и закрыла. Она повернулась к пещере и застыла, увидев Олео.
– Я думала, ты ушёл.
– Джулеп не хочет, чтобы я шёл с ними, – ответил Олео. – Зачем ты закрыла дверь?
– Терпеть не могу звук дождя.
– Я тоже, – сказал Олео.
Его уши страшились минуты, когда холодный приступ ледяного дождя превратится в мягко пролетающий снег.
Дасти шагнула к пещере.
– И это всё, что мы делаем в Городе? – спросил Олео и чуть не подавился. – Просто… выживаем?
Дасти не обернулась.
– У тебя есть идеи получше?
Слова снова застряли у Олео в горле. Он всегда думал, что истории Юли и Мии, которые то и дело роились в голове, подготовят его к настоящей жизни – сделают храбрым, умным, способным справиться с любым ужасом, который встретится на пути. Что это будет похоже на приключение.
Но, видя, как лисы добывают еду где только могут – на улицах, в мусорных баках, у ресторанов, – и как, чтобы не погибнуть, им приходится остерегаться людей, машин, яда, Олео начал понимать, что в старых историях не так уж много пользы, как он надеялся. Город – это не лес. Его чудовища ничуть не похожи на мистера Шорка, или на Булькожажда, или на Снежного Призрака. Городские чудовища чересчур быстрые, чересчур жестокие, чересчур маслянистые и громадные, и шкура у них из железа. Чересчур уродливые, со злобными глазами, с обожжёнными и забинтованными руками и ногами.
Дасти сделала ещё один шаг к пещере.
– Почему нам нельзя говорить о прошлом? – выпалил Олео и напрягся.
Он ждал, что Дасти сейчас зарычит на него, запугает, загонит воспоминания о Ферме глубоко в пещеры его памяти, где они затеряются навсегда.
Но лисица лишь опустила голову.
– Мама когда-то рассказывала мне истории. О двух молодых лисах, которым довелось испытать ужасы лесной жизни.
Олео сидел тихо, опасаясь спугнуть это мгновение.
– В одной из них, – продолжала Дасти, – молодая лисичка попала в капкан. В своих приключениях она кое-чему научилась, и вместе с другом, мальчиком-лисёнышем, они нашли способ освободить её. Она поранила лапу, но осталась жива.
В сердце у Олео засиял огонь. Он знал эту историю.
Дасти крепко зажмурила глаза. Голос у неё зазвучал сдавленно.
– Когда моя дочь попала в капкан – с приманкой из собачьей еды, – я испробовала всё, что знала из этой истории. – У неё затряслись губы, задрожала на щеке розовая рана. – Но капканы меняются. Люди меняют их. В старых историях об этом не говорят.
У Олео сдавило в груди.
– Я сломала клык, когда пыталась открыть капкан. А моя дочь всё кричала: «Мама, мама, мама», – снова и снова, пока за ней не пришли люди. – Дасти посмотрела на Олео и хлюпнула ртом, проглатывая слюну. – Жизнь – это не история, Олео. А если ты думаешь, что это не так, жизнь раздавит тебя.
Она растворилась во тьме пещеры. На этот раз Олео её не остановил.
Теперь о Дасти многое стало понятно. Её ненависть к собачьей еде. Знание ловушек и капканов. Презрение к историям и чрезмерная опека Ласки, единственной девочки-лисёныша.
Олео уставился на свои лапы. За несколько недель лицо Н-211 незаметно потускнело за проволочной сеткой памяти. Лучше, наверное, не вспоминать больше о двоюродном брате. Постараться навсегда позабыть о Ферме. Думать только о том, как выжить в Городе.
Он поднялся, подошёл к дверям, толкнув носом, открыл их и выскочил в промозглое утро. Пока он бежал за другими лисёнышами, ледяной дождь насквозь промочил ему шубку. Ласка шагала с несчастным видом, с носа и ушей капало, но, увидев его, она всё равно улыбнулась.
– Вот так так, – пропыхтел Джулеп, – неужто шавка?
– Вот так так, – сказал Олео, – неужто лисёныш, который эту шавку не может догнать?
Он помчался, разбрызгивая лужи, к парку, а Джулеп с рычанием поскакал за ним.
Если только Олео не ошибся, это рычание больше напоминало смех.
2
НА УЛИЦАХ В ЭТОТ ДЕНЬ было безлюдно. Никто даже не спал под навесами, завернувшись в тряпьё с резким запахом.
И всё равно под барабанную дробь ледяного дождя на пустых улицах Олео и Ласка держали усы востро. Взгляд Джулепа был прикован к тротуару – на ус впереди неустойчивых лап.
