— Вообще-то считаю. Немножко, — признаюсь я. — Но мненравятся странные люди. Что еще?
— Не знаю, Лондон, — отвечает Люк, перекатываясь на бок иглядя мне в глаза. — Наверное, я люблю тебя в полной комплектации. Я не могуразделить тебя на кусочки. Я просто люблю тебя всю. И мне кажется, всегдалюбил.
Я не понимаю, что он хочет сказать этим «всегда», но тут Люкнежно гладит меня пальцами по лицу, и мы какое-то время лежим молча. Вспомнивсвои записи, я предполагаю, что Люк имеет в виду свою любимую теориюреинкарнации. Вообще-то я не вполне в этом уверена, но мне не хочется портитьэти мгновения, поэтому я просто говорю:
— Я тоже люблю тебя целиком.
Это очень важные слова, но я абсолютно в них уверена инадеюсь, что Люк тоже. И еще странно, что при всей весомости этих слов ячувствую необыкновенную легкость. Кто бы мог подумать, что это так просто!
Какое-то время с Люком молча лежим на полу, образовав буквуV на персидском коврике в прихожей, пьем дыхание друг друга и слушаем тиканьечасов на стене, и вдруг где-то внутри меня раздается очень неприятноебулькающее урчание.
— Это твой желудок? — осведомляется Люк, глядя на мой живот.
— Да! — выкрикиваю я, пока меня не накрыло новой волнойистерического хохота. — Я же... говорила... тебе... что... проголодалась! —выдавливаю я в промежутках между приступами смеха. Какое-то время Люк веселитсявместе со мной, а потом не спеша встает с пола. Когда я вижу, как онвозвышается надо мной во всем своем великолепии, смех застывает у меня в горле.
— Давай-ка поджарим сыр, — предлагает Люк, протягивая мнеруку.
— Ну, наконец-то! — поспешно восклицаю я и с помощью Люкаподнимаюсь с пола. Очутившись на ногах, я вздрагиваю — холод керамическойнапольной плитки все-таки добрался до меня сквозь ковер.
— Замерзла? — спрашивает Люк.
— Да, пойду свитер надену. Утраивайся на кухне, я сейчас.
Взбежав по ступенькам, я влетаю в свою спальню и принимаюсьза поиски чего-нибудь теплого и уютного. Поскольку на виду ничего такого необнаруживается, я зажигаю свет в стенном шкафу и начинаю перерывать стопки наполках. Произведя строгий отбор, останавливаюсь на коричневой толстовке скапюшоном, которая, несомненно, принадлежит Люку.
Посмотрев на себя в зеркало, я решаю задержаться еще наминуточку и собрать волосы в хвост. Присаживаюсь на краешек стула, подбираюволосы со спины, потом собираю с боков и прихватываю то, что осталось снизу.Держа всю копну левой рукой, правой шарю по заваленному туалетному столику впоисках мягкой коричневой резинки для волос. Нащупав искомое, правой рукойприглаживаю все выпавшие прядки и начинаю собирать волосы в хвост.
Закручивая резинку вокруг основания хвоста, я рассеяннорассматриваю в зеркало свою комнату, пытаясь увидеть ее глазами Люка.
Если бы я позволила ему войти сюда сегодня.
Постель красиво застелена: похоже, мама убрала ее послетого, как мы уехали на танцы. Декоративные подушки выстроились ровной шеренгой.
На столе фотография меня и Люка в темной деревянной рамке.Не помню, когда ее сделали.
В углу пустая корзина для белья.
На ночном столике лампа и подставка, на которой еще недавностояла кружка с недопитым чаем. Значит, мама в самом деле прибралась...
Стоп.
Я снова впиваюсь глазами в отражение ночного столика взеркале. Потом поворачиваюсь на табурете, чтобы увидеть столик как есть.
Он выглядит таким... пустым.
Потому что он такой и есть.
Такой и есть!
С бешено колотящимся сердцем я экзаменую себя.
Где моя папка с записками?
Может быть, мама взяла? Убрала?
Нет, она бы этого не сделала. Или сделала бы? Я вскакиваю ибросаюсь обыскивать комнату. Проверяю выдвижной ящик столика, ящики стола.
Грызу ноготь на указательном пальце, соображая. Потоммедленно поворачиваюсь во все стороны, осматривая каждую поверхность в комнате.
Может быть, я ее куда-то убрала?
Но куда я могла ее убрать?
Где я видела ее в последний раз?
Я со свистом втягиваю в себя воздух.
Я знаю, где моя папка с записками.
Там, где я ее оставила.
Там, где я читала их перед тем, как Люк заехал за мнойвечером.
Там, где я сказала Люку подождать меня.
На кухне!
— Люк! — ору я, выбегая из спальни и со всех ног бросаясьвниз по ступенькам, как будто это может что-то изменить. — Люк! — тщетно кричуя.
Я уже знаю, что он их увидел.
Из кухни не доносится ни звука. Я несусь стремглав, рискуяпоскользнуться и грохнуться на полированном паркете перед входом в кухню.
— Люк! — выдыхаю я ему в спину. Он стоит перед столом имолчит.
— Люк? — в стотысячный раз окликаю я.
Он оборачивается, держа в руке листок.
Я в оцепенении смотрю на него.
Наконец он открывает рот.
— Я никогда не мог понять, как ты это делаешь, — говоритЛюк.
Я все еще в оцепенении, поэтому не сразу понимаю, о чем он.
— Что делаю? — переспрашиваю я.
— Как ты вспомнила меня сегодня, например, — продолжает он.— Я всего несколько раз ловил тебя на том, что ты забываешь какие-то вещи. Нобольшую часть времени ты выглядишь абсолютно нормальной. Как будто узнаешь менякаждый день.
И тут мои брови взлетают вверх, а глаза округляются, потомучто до меня наконец доходит — он знает.
Люк знает. В первый миг я чувствую почти облегчение. Мнебольше не нужно так стараться. Мне больше не нужно...
Стоп. Люк знает?
И тут я все понимаю. Вот уже четыре месяца парень, которыйстоит сейчас передо мной, врет мне.
Он такой же, как моя мать.
Неужели меня окружают одни предатели?
Облегчение исчезает, на его место приходит бешенство. Ясъеживаюсь и обхватываю себя руками, словно хочу защититься от всего мира.Кровь приливает к щекам, в ушах начинают стучать молотки. Сердце пускаетсявскачь.
Я не могу заговорить с ним. Но наконец собираюсь с силами.
— Ты знаешь? — спрашиваю я, с трудом ворочая пересохшимязыком.
— Да, Лондон. Я знаю, — отвечает он и робко улыбается,словно не уверен, имеет ли на это право.
Эта улыбка выводит меня из себя. Мои руки сами собойсжимаются в кулаки, мне хочется завизжать во весь голос.
