Феликс почувствовал, как его рука сжалась в кулак.
— Да, чёрт возьми, да!.. И все остальные танцы, все, слышите?.. И вам повезло, что здесь так много людей и ваша дорогая maman наблюдает за нами, иначе я обнял бы вас и...
— Обняли бы? — повторила она, обдавая его прозрачной голубизной своих глаз.
— Ничто не могло бы доставить мне больше удовольствия.
Она покорно записала его имя.
— А теперь давайте пойдём в буфетную, — предложила она, — я умираю от жажды.
Они потягивали шампанское, чувствуя на себе любопытные взгляды обмахивающихся веерами матрон. Они болтали о пустяках, стараясь выглядеть непринуждённо и раскованно.
— Как вам нравится Франкфурт, герр Мендельсон?
— По-разному, фрейлейн Жанрено. Иногда очень нравится, а иногда мне хочется забраться в норку и исчезнуть с лица земли.
Она рассмеялась:
— Вы глубоко чувствуете. — Прежде чем он мог что-то ответить, она продолжала, поднося бокал к губам: — Вы были в нашем прекрасном соборе? Вы знаете, что требуется шестнадцать человек, чтобы звонить в его главный колокол?
— Это весьма интересно, но я не был в соборе. Должен сказать, что я практически не видел города.
— Чем же вы занимались?
— Сидел на парковой скамье и...
Музыка снова заиграла, и возле девушки возник красивый молодой человек с пышными баками.
— Наш танец, Сесиль, — сказал он, обнимая её за талию.
Феликс с негодованием наблюдал за тем, как она утонула в объятиях Генриха и ускользнула от него. Он сжал зубы от ревности и остался стоять с бокалом в руке, следя за ней глазами.
— Как, вы не танцуете? — услышал он чей-то голос рядом с собой.
Это был сенатор Сушей.
— Идёмте, я представлю вас очаровательным фрейлинам.
Итак, следующие два танца Феликс танцевал с упитанными, веснушчатыми девушками, имён которых он не запомнил. Его опять спросили, нравится ли ему Франкфурт, и он снова вежливо ответил, что очень нравится. Он рассуждал о красоте его памятников, уютных улицах, элегантных магазинах, всё время ища глазами Сесиль среди кружащихся пар и чувствуя себя несчастным каждый раз, когда видел её болтающей и смеющейся в объятиях другого.
— Вы как будто очень веселились, — заметил он, когда они снова танцевали вместе.
— Конечно. Я очень люблю танцевать, а во Франкфурте у нас так мало для этого возможностей.
— Вы их хорошо используете.
Она взглянула на него тем дразнящим невинным взглядом, который приводил его в ярость:
— Разве это плохо?
— Нет, конечно, но я ненавижу всех этих молодых людей, которые воруют ваше время.
— Я была бы очень несчастна, если бы никто не приглашал меня танцевать.
— Я имел в виду, что мне хотелось бы где-нибудь посидеть и поговорить. Мне так много надо вам сказать.
— Пожалуйста, герр Мендельсон, не пожирайте меня глазами. На нас все смотрят.
— Мне всё равно. Когда я могу вас увидеть?
— Возможно, вы могли бы зайти к нам перед отъездом. — Она бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц, который заставил его сердце забиться сильнее.
— Можно мне прийти завтра?
Его нетерпение вызвало у неё улыбку.
— Боюсь, завтра чересчур рано. Это Франкфурт, герр Мендельсон. Люди не одобрят вашего визита раньше четверга.
— Четверг! — протестующе воскликнул Феликс. — Но это целых три дня, фрейлейн Жанрено.
— Я знаю, герр Мендельсон.
— Что, если меня отзовут домой? Меня ждут в Берлине важные дела. Я... — Он чувствовал, что на неё это не производит впечатления, он не был даже убеждён, что она ему верит. — Пожалуйста, позвольте мне прийти в среду, — взмолился он. — Пожалуйста.
Её глаза потеплели, в них появилась мягкость, почти нежность.
— Хорошо, — кивнула она. — Гёте-плац, восемь, в среду днём.
Танец окончился.
— Если у вас будут трудности с нахождением дома, — добавила она, отплывая от него, — помните, что прямо перед ним стоит скамейка...
В тот вечер он вернулся в гостиницу в смятенном состоянии ума и недовольный собой. Он сделал несколько стратегических ошибок. Вместо того чтобы быть холодным и обаятельным, он выдал своё томление и вёл себя как ревнивый муж. Теперь ему в голову приходили блестящие остроты, язвительные реплики. Почему остроумие всегда запаздывает? Ладно, чёрт с ним!
Его комната была тёмной, за исключением луча бледного света, проникающего из светлой летней ночи. Он рассеянно развязал галстук, снял пиджак. Облокотясь на подоконник, уставился на усыпанное звёздами небо. В его ушах ещё звучала танцевальная музыка. Он почти чувствовал покачивающееся тело Сесиль, видел её голубые глаза, сияющие как два сапфира на бледном овале лица, сверкающую белизну её зубов в арке полуоткрытых губ. Он любил её — и этим всё было сказано. Теперь, когда он нашёл её, он не мог представить себе жизнь без неё. О да, будут препятствия и проблемы. Они с ней разные, совсем разные. Он художник, человек, подверженный настроениям, экстравагантный, сверхчувствительный. Она была маленькой французской буржуа, полной условностей, бережливой и очень красивой. Найдут ли они общий язык, поймут ли друг друга? Как знать! Но он любил её, и теперь всё, что он должен был сделать, — это заставить её влюбиться в него.
Ровно в три часа в среду он позвонил в колокольчик резиденции Жанрено. Последние полчаса он бродил по улицам, каждые несколько минут поглядывая на часы. Дёрнув за колокольчик, он бросил приветливый взгляд на скамью, где провёл так много одиноких часов в засаде. Он делал успехи: теперь он уже входил внутрь.
Дверь открыла та же грозного вида женщина, которая сопровождала Сесиль в магазины. Она выглядела так же строго, как и раньше, разве что в её взгляде появилась ещё некоторая подозрительность.
Да, хозяйка дома, не подождёт ли он в гостиной?
Он робко проследовал за ней по покрытому ковром холлу и был препровождён в пустую гостиную. Она имела поразительное сходство с гостиной сенатора Сушея. Те же фамильные портреты, та же обитая плюшем мебель, тот же кричащий и богатый провинциализм. Он только успел опуститься в зелёное кресло, как отворилась вторая дверь и, шурша шёлковой юбкой, вплыла фрау Жанрено. На её тонком аристократическом лице застыла улыбка. В молодости она, несомненно, была очень красива. Её манеры были до крайности изысканными и светскими, с некоторой примесью сдержанной осторожности.
— С вашей стороны было очень любезно зайти к нам, герр Мендельсон, — начала она, протягивая руку. — К сожалению, моей дочери нет дома, её неожиданно вызвали. — Феликс почувствовал, как кровь отлила от его сердца и застучала в висках. — Но она должна скоро вернуться.
