Книга Граф Мирабо - Теодор Мундт

На следующее утро в назначенный час Шамфор зашел за госпожой Нэра, чтобы сесть вместе с нею в почтовую карету, отправляющуюся в Версаль. Он был в самом радужном настроении и надеялся на успех, благодаря данному ему обещанию принцессы Елизаветы, а также полученному им для госпожи Нэра рекомендательному письму к министру королевского двора де Бретейлю.

Быстро проехав четыре лье, наши путешественники вышли из кареты на обширной площади – «Плас д’Арм», простирающейся перед лежавшим перед ними громаднейшим замком короля Франции. Генриетта, испытывая робость и страх в эту минуту, просила Шамфора, под руку с которым шла, несколько повременить, прежде чем подойти к главному входу и войти в чудесное царство этого исполинского здания.

– Конечно, дух поневоле захватывает при виде этого громадного королевского жилища с его удивительной перспективой! – сказал Шамфор. – Да, моя дорогая спутница, этот Версаль – восьмое чудо света и, говорят, в настоящее время составляет предмет удивления всего мира, будучи обширнейшим и величественнейшим дворцом в свете. Даже сильнейшие восточные деспоты Азии не воздвигали своему могуществу более прекрасного обширного помещения, так что наш Людовик XIV, сделав из этого великолепного здания то, что оно есть, показал себя вместе с тем величайшим архитектором деспотизма. Наследники его старались с честью поддерживать здесь его принцип; один лишь теперешний обитатель несколько лучше своего рода, и это, быть может, послужит ему во вред, потому что история наказывает всегда за грехи целого рода именно того, кто хотел бы из него выделиться. Глядя на этот Версаль отсюда, с площади, можно принять его за громадную паутину или за великолепный театр; в особенности сильно производимое им впечатление театра. Уже в том, как возвышается местность, а вышина и величина здания вместе с шириною дворов уменьшаются в объеме, по мере удаления от входа, выражается театральная перспектива. И действительно, здесь издавна разыгрывалась комедия со всем тем, что свято для наций. А все-таки, мой дорогой друг, пройдем смело вперед и, в гордом сознании нашей правоты, войдем в это великолепие, которое ни минуты более не должно пугать нас.

Шамфор вновь предложил своей спутнице руку, и, пройдя через золоченую решетку, окружающую замок, они вступили на передний двор в виде полумесяца; двор этот слегка возвышался по направлению к замку, а по четырем концам его они заметили четыре больших павильона, занятых министрами и статс-секретарями.

От стоявших в этом дворе на часах швейцарцев Шамфор узнал, в каком из павильонов жил министр королевского двора. Но барона Бретейля не было в его покоях; его вызвали в кабинет короля. Посоветовали войти в галерею замка и, как это часто делалось, обратиться там к министру при его возвращении из королевских апартаментов.

Войдя в замок, они с удивлением заметили царствовавшее в нем странное оживление, ясно свидетельствовавшее о каком-то необыкновенном происшествии, о котором группами стоявшие в коридорах и вестибюлях слуги и придворные тихо перешептывались, временя от времени издавая громкие восклицания.

Уже при вступлении на большой двор они заметили стоявший там экипаж, по гербам и ливрее прислуги которого Шамфор, близкий к знатным кругам общества, узнал, что это экипаж его преосвященства кардинала герцога де Роган. При легкости, с которою Шамфор умел от каждого мимо проходящего узнать что-нибудь, он услышал, что кардинала позвали к королю, в кабинете которого он пребывает уже с полчаса.

– Здесь сегодня совершается что-то необыкновенное, – сказал Шамфор, при этом комически понюхал воздух, будто желая что-то уловить в нем. – Никто не разуверит меня, что сегодня тут что-то есть, какой-то шепот о немилости и гневе короля, или, быть может, о разоблачении тайной лжи здешних господ, предвещающем гибель для них. Барон де Бретейль и кардинал герцог де Роган, как всему Парижу известно, заклятые смертельные враги, и если эти двое одновременно у короля на аудиенции, то, значит, дело идет о чем-то весьма затруднительном и критическом, а вместе с тем и забавном.

– Не будет ли это неблагоприятно для нас? – спросила Генриетта, вновь робея, в то время как они, не замечаемые придворными лакеями, занятыми, как видно, совсем иным, проходили через ряд приемных зал. Пройдя последний из них, зал войны, стены которого были украшены картинами, изображающими Францию и Беллону, богиню войны, с военными трофеями и всевозможными воинскими атрибутами, а также геройские подвиги царствования Людовика XIV, они достигли большой галереи, простиравшейся перед ними в поразительной красоте.

– Это будет зависеть от того, как вообще обстоят дела в Версальском замке, – возразил Шамфор, остановясь у входа в громадную галерею и обозревая ее своим спокойным испытующим взглядом. – По всему, что я слышал, министр де Бретейль занят прилежнее, чем когда-либо, тем, чтобы столкнуть или нанести смертельный удар кардиналу де Роган. Вчера и сегодня Париж был полон самыми необыкновенными слухами, о которых я вспомнил лишь теперь, увидав здесь экипаж герцога де Роган. Если в этом адском деле, приписываемом кардиналу, он будет побежден, то Бретейль будет, разумеется, вне себя от радости, и тогда мы можем все получить от него. Здесь, при дворе, для достижения цели надо всегда понтировать на счастливую масть.

Медленно продолжали они идти через удивительную галерею, семнадцать больших окон которой и столь же помещенных в аркадах громаднейших зеркал производили волшебный эффект: окна по отношению к зеркалам так удачно располагались, что находящийся позади замка парк, видимый из галереи на всем протяжении, весь, со всеми своими разнообразными предметами, отражался в зеркалах аркад, производя чарующее впечатление.

– Тут нам придется подождать, – обратился Шамфор к своей спутнице. – Для отдыха облокотимся об эти античные статуи в нишах, одна из коих представляет Германика, а другая Венеру. Отсюда же мы можем самым удобным образом наблюдать все, что будет происходить в этой галерее, потому что там, с одной стороны, находятся парадные комнаты и кабинет короля, а с другой – выход из покоев королевы. Таким образом, никто не может миновать нас; а пока нам придется заняться рассматриванием этой великолепной героической картины, в которой, однако, как и во всех этих трофеях, коронах и лилиях, весьма мало исторической правды, потому что знаменитое «L’etat c’est moi»[13] во всех отношениях лишь пустое хвастовство. Оно относится к государству и к истории так, как размалеванная декорация к живому, цветущему ландшафту! Как же вы себя при этом всем чувствуете, моя глубокомысленная госпожа Нэра?

– Нет у меня никакой надежды, для нашего дела в особенности, – ответила Генриетта, печально глядя в глубь бесконечной блестящей галереи. – Я не могу себе представить, чтобы в таком месте и окруженные всем этим мы возбудили симпатии к такому человеку, как Мирабо.