– Меня зовут Абигейл. А вас? – отозвалась та.
– Или он? – Теперь Наталия кивнула в мою сторону.
– Это мой друг – Альфред Кропп, и ты напрасно его недооцениваешь, – возразил Беннасио. – Первое впечатление бывает обманчивым. В нем больше, чем тебе видно.
– Ну, тогда там и правда всего полно! – искренне сказал Кабири и хлопнул меня по спине. – Парень не маленький!
Тут появился Майк. Он протопотал вниз по лестнице и наставил на Кабири палец.
– Мистер, вы вмешались в дело, касающееся международной безопасности!
– Расстрелять меня за это.
– Хватит! – сказал Беннасио. Все сразу заткнулись и посмотрели на него. – Им не следовало появляться, но, раз уж они здесь, надо этим воспользоваться. Когда позвонит Могар, Кабири останется тут, с моей дочерью. Я вернусь к ним, как только мы добудем меч.
На этом препирательства закончились. Никому из АМПНА это не понравилось, но у них не нашлось веских аргументов, чтобы отослать Кабири и Наталию. Потом какое-то время ушло на решение вопроса, кто и где будет спать, так как все помещения были заняты. Джефф добровольно вызвался спать на диване внизу, чтобы Наталия могла занять его комнату, а Кабири решил присоседиться ко мне.
– Лучше и не придумаешь, раз уж мы с тобой, Альфред Кропп, единственные в этой компании Друзья! – заявил он мне. – Только должен тебя предупредить, что у меня две слабости – храп и газы.
Наталия отправилась к Беннасио, и они заперлись на несколько часов. Я слышал через стенку их голоса. Они спорили. Иногда Наталия плакала.
В дальнейшем она если и выходила из спальни, то шла в большую комнату на первом этаже. Там она сидела, поджав колени, в кресле-качалке у камина и смотрела на огонь. Языки пламени отражались в ее темных глазах. Иногда она проходила мимо меня по коридору или в кухне за ужином, и каждый раз я чуял запах персиков. Как в детстве, когда сбиваешь в миксере мороженое, а мама бросает в машинное чрево свежие персики.
Наталия избегала разговоров со мной, хотя иногда я ловил на себе ее взгляд, но она сразу отворачивалась.
А потом как-то ночью газы Кабири вынудили меня уйти из комнаты (они накапливались под одеялом и шли в атаку всякий раз, когда я поворачивался на другой бок). Я тихо спустился, подумывая разбудить Джеффа и предложить ему партию в покер или бильярд. Но вместо Джеффа на диване оказалась Наталия. Она не спала и, свернувшись под одеялом клубком, смотрела на тлеющие угли.
Я на секунду замер у подножия лестницы. Можно было, конечно, сгонять на кухню перекусить, но это грозило сойти за нарочитое нежелание ее тревожить.
Короче, я решил сказать так:
– Привет.
Она не ответила.
– Я… мне не спится. Кабири постоянно пердит.
Она никак не отреагировала.
– Слушай, – сказал я и шагнул в комнату. – То, что случилось там, в Галифаксе… это ничего, нормально.
Она медленно перевела взгляд на меня. Прямо как жука пригвоздила булавкой.
– Что нормально?
– Ну, то, что ты двинула мне коленом между ног.
– Надо было тебе горло перерезать.
– Да, конечно, это само собой.
Я проскользнул мимо кресла-качалки.
Она снова уставилась на огонь в камине, а потом тихо спросила:
– Кто ты такой?
Наталия резко повернулась ко мне, и темные волосы взметнулись над правым плечом.
– Кто ты такой, чтобы так поступить?
– Я просто пацан, который хотел помочь своему дяде.
– Ты – вор.
– Да. Получилось, что вор.
– Мой отец должен был убить тебя, еще когда ты взял меч. Я бы убила.
– А тебе не кажется, что жизнь устроена забавно? – спросил я, а Наталия посмотрела на меня так, будто я заговорил на тарабарском языке. – Ты же наверняка уже заметила, что здесь тоска смертная. Я не знаю точно, сколько времени здесь торчу, но у меня такое ощущение, что уже очень долго, а заняться нечем, только ешь, спишь, ну и думаешь. Вот я и подумал, сколько всего должно было случиться, чтобы я в конце концов оказался в этом месте. Ничего бы не было, если бы мой отец не сбежал от мамы. Если бы мама не умерла от рака. Если бы дядя не вызвался меня воспитывать. Если бы мистер Сэмсон нанял кого-нибудь другого в охранники Сэмсон-Тауэрс. Или если бы дядя Фаррел просто взял и отказал бы Могару, и это было бы правильно. Или если бы я отказал дяде Фаррелу. Я могу продолжать, но ты уже, наверное, поняла, о чем речь. Твой отец часто говорит о судьбе и предназначении. Я-то никогда всерьез о таком не думал. А теперь вот подозреваю, что, может быть, есть что-то такое, что нас направляет и готовит для чего-то важного… А ты как думаешь?
– Я? Я думаю, что ты идиот.
– Тут ты не первая, – признал я.
– Меня тошнит оттого, что тебе нравится мой отец.
– Понятно, – сказал я. – Но может быть, тебе не стоит на меня злиться. Я знаю, каково это.
– Каково – что?
– Каково терять родителей.
Наталия молча смотрела на меня. И это длилось так долго, что мне стало уже совсем не по себе – сильнее, чем раньше.
– У него хотя бы есть шанс остаться в живых, – напомнил я. – У моей мамы даже шанса не было.
36
После того вечера между нами с Наталией что-то изменилось. Не скажу, что у нас наладились отношения, но мы в каком-то смысле достигли взаимопонимания. Я, как и раньше, замечал, что она на меня поглядывает, и Майк, наверно, тоже это засек. Как-то за ужином я поднял голову от тарелки и обнаружил, что она на меня смотрит, а потом глянул на Майка, а он все это видел и улыбался.
Однажды утром я принял душ и после, проходя по коридору мимо комнаты Беннасио, услышал голос Наталии. Беннасио ей тихо отвечал. Похоже, они спорили. Я понял, что Наталия настаивает на том, чтобы пойти с ним на встречу с Могаром. Я прошел в свою комнату и вскоре услышал, как хлопнула дверь, а потом различил легкие шаги Наталии.
Немного выждав, я подошел к комнате Беннасио и тихо постучал. Мне никто не ответил. Я повернул ручку. Дверь оказалась не заперта.
Тогда я вошел. Свет в комнате был выключен, но на столике у дальней стенки горели две свечи. Между ними стояла картинка в позолоченной рамке. На ней был изображен мужчина в белом плаще, который словно парил на черном фоне. Он раскинул огромные пушистые крылья, а в правой руке держал меч.
Беннасио стоял перед картинкой на коленях. Он даже не обернулся, когда я вошел. Мне стало стыдно, как будто я застал его голым. Но больше всего меня поразило, каким он выглядел маленьким рядом с этой картинкой – крохотным и бесконечно одиноким.
– Слушаю тебя, Кропп, – произнес Беннасио, не поворачивая головы.
