— Есть, конечно, и веселые романы. Хотя не так уж много, как ни странно: веселья чаще хватает на короткий рассказ. Вот «Швейк», конечно.
— Это я читала.
Довод явно неудачный: хорошую книгу перечитывать так же приятно, как слушать снова хорошую музыку. Но Виталий этого говорить не стал.
«Пиквика»? Тоже окажется, что читала. Стерна? Пожалуй, тяжеловато будет Вере сейчас, она утомится от его бесконечных отступлений.
— О! Почитайте-ка эту вещь Фаллады, очень весело. Обычно воспоминания детства невыносимы: воспоминатель начинает умиляться, а умилительная литература невыносима. А у Фаллады просто блеск! И толстая, как было заказано.
— Хорошо, спасибо. А почему умиление невыносимо? Это же доброе чувство?
— Нет. Взгляд всегда должен быть трезвым и ясным. Ну немного ироничным. А умиление — это взгляд сквозь жиденькие слабодушные слезы. Органики обычно легко умиляются.
Тоже совсем незачем было говорить Вере — само вырвалось. Борис Борисович все еще беседовал с Анной Сергеевной. И здесь запасался информацией. Виталий расслышал последнюю фразу:
— А правда, что Жук бьет своих учеников? Чтобы на льду ничего не боялись.
— Нет, это преувеличивают, но вообще он очень жесток. Я бы не хотела, чтобы моя Светочка у него занималась, даже ради первого места.
— Виталий почему-то не поверил; зелен виноград, ради первого места отдала бы и Жуку, если б взял! Пусть бы хоть бил, лишь бы вывел наверх!
Они с Верой подошли к столу Анны Сергеевны, Виталий взял у Веры книгу, протянул:
— Вот, запишите, пожалуйста.
— Значит, я на вас записываю, Виталий Сергеевич?
— Да-да, мы же уже договорились.
Эта внезапная мысль, что отдала бы Светочку, кому угодно отдала бы ради чемпионства, словно позволила ему окончательно понять Анну Сергеевну, и последнюю незначащую фразу он невольно проговорил таким тоном небрежного превосходства, что Анна Сергеевна немного опешила и засуетилась:
— Нет, если вы хотите, можно и на вашу культсестру записать. Я только о том, что книга еще хорошая, в переплете…
— Да что вы, Анна Сергеевна, пишите ради бога на меня! Мне только приятно.
И сказал, уходя, Борису Борисовичу:
— Что-то вы к нам редко заходите. А Капитолина Харитоновна часто вас вспоминает, какой вы были неотразимый! — чем, кажется, озадачил и Бориса Борисовича.
На лестнице Вера сказала:
— Видите, вам библиотекарша сделала замечание из-за меня.
— А, не обращай внимания!
В первый раз Виталий заговорил с Верой на ты и сам не заметил. У входа в отделение Виталий остановился. Очень хотелось что-то еще ей сказать, что-то значительное. Но получилось только:
— Я понимаю, Вера, вам тут теперь тяжело будет. Ну если что, сразу мне говорите — о чем угодно, не только о самочувствии. Если с какой-нибудь больной будет трудно. Да обо всем. Я всегда постараюсь вам помочь. Ну вот…
— Спасибо, Виталий Сергеевич. За все спасибо.
И ей, видно, хотелось сказать как-то иначе — но не получилось. Они улыбнулись друг другу, стараясь улыбками передать невысказанное, и разошлись: Вера в новую свою палату, а Виталий — в ординаторскую.
— Где вы ходите, Виталий Сергеевич? — сразу накинулась Капитолина. — И Люда тоже. Неужели я одна должна за всех?! Тут вот явился родственник Мержеевской, поговорите с ним, мне некогда. Если у него что-то важное, пусть ждет Люду, а нет — обойдемся, чтобы не торчал здесь у нас. Спросите его. Не могу же я за всех одна, ведь правда? Правда! В тамбуре ждет. Она же работает хорошо, все для нее сделали, что ему еще надо?!
А Виталий и не заметил, что кто-то торчит в тамбуре. Он провожал Веру и ничего, значит, не замечал… Он вышел в тамбур. Точно, сидит мужчина. На лице обычное для здешних посетителей уныние.
— Вы родственник Мержеевской? Но ведь она у нас сейчас не лежит. Она только ходит в больничные мастерские, как договорились. Она сама просила.
— Да-да, я знаю, доктор, она очень довольна. Мы вам так благодарны.
— Не мне.
— Всем вам, всему вашему коллективу. Я только хотел посоветоваться. У вас есть десять минут для меня?
— Пожалуйста. Только учтите, я не ее лечащий врач. Но знаю ее, конечно…
— Это не важно! Даже лучше с вами. Как мужчина с мужчиной.
Виталий выразил на лице покорную готовность.
— Я ведь родственник-то дальний — муж ее сестры. Сестра у нее здоровая, я и не знал ничего, когда женился, про ее сестру, про Марианну, которая у вас. Сын у нас родился такой красавчик — локоны золотые, как на картинке!.. Я в пять лет за ним заметил: он подкармливал бездомных кошек, а когда они привыкали, начинали даваться в руки, тащил к нам на девятый этаж и сбрасывал с балкона. Я его раз застал внизу над издыхающим котенком, так он кусался, когда я его оттаскивал. Ему эти гадости доставляют наслаждение! Он настоящий садист, законченный! Вы не представляете, доктор, какое это ужасное чувство — ненавидеть собственного ребенка! Я пытаюсь себя убедить, что он не виноват, что это болезнь… И сам себе я иногда отвратителен: ведь это я его породил. Вы не представляете, что это за чувство — быть отцом чудовища! А все они! Вы бы знали, как они скрывали про Марианну! Я узнал через полгода после свадьбы. Ее должны были выписывать, так жена мне ночью шепнула: «Я скрывала, милый, потому что боялась, что ты меня разлюбишь». А я как идиот взревел: «Никогда не разлюблю!» Теперь я и ее ненавижу со всей семейкой. Потому что мальчик не виноват в том, что стал чудовищем, а они все виноваты! Права получить на машину — надо справку из вашего диспансера, что не состоишь, а жениться — пожалуйста, никаких справок!
Виталий постепенно разглядел, что несчастный отец был когда-то красивым мужчиной. А теперь его портила жалкая болезненная гримаса, исказившая лицо.
— Это очень грустно, но что ж теперь сделаешь, — сказал Виталий, чтобы что-то сказать.
— Я понимаю, что не исправить, я к вам не для этого. Я хотел спросить, сам-то я теперь какой? На меня это ихнее семейное не передалось? Если новый ребенок от меня?
— Так ведь жена ваша не изменилась.
— Нет, если я от другой, не от жены? Или даже женюсь снова. Если мать будет здорова, а я уже порченный?
— Нет-нет, что вы, вы не порченный. Это от жены к мужу не передается.
— Не заразное, значит? А я боялся, может, заразное. Когда столько лет вместе, что угодно перейдет.
— Нет, не перейдет.
— Вот спасибо, доктор, вот спасибо! А то я боялся. Главное, что я детей люблю! Другие мужчины и не думают, они не за этим, а я люблю. Вот и получил любимого сына!
А что должен был Виталий — обмануть, припугнуть, чтобы сохранить мужа сестре Мержеевской? Нет уж, сама обманывала — пусть сама и расплачивается. Ведь такое законное, такое человеческое желание — иметь ребенка, здорового ребенка.
