Пола сидела и смотрела на картину. Изящно вытянувшись, обнаженная Венера томно оборачивается к грациозно изогнувшемуся нагому Купидону. Его левая рука поддерживает ее голову. Его правая рука длинными пальцами охватывает ее левую грудь. Его губы слегка прикасаются к ее губам или даже чуть отдалены от них. Долгий, застывший миг остановившейся как во сне страсти перед головокружительным порывом. На фоне спокойных масок и искаженных лиц Безрассудство собирается осыпать розовыми лепестками тянущуюся друг к другу влюбленную пару, а в это время старый распутник Время взмахивает длинной могучей рукой над всей этой сценой — и все эти прелести обречены неминуемому концу. «Ты подходила к моей картине, Пола?» — спрашивал обычно Ричард, когда Пола посещала галерею. Последний раз он спросил об этом в конце их первой и единственной ссоры, которая произошла из-за Эрика. Он сказал это, ища примирения. Она не ответила.
Пола попросила таксиста остановиться на углу Смит-стрит и Кингз-роуд. Она помедлила у бакалейной лавки, и бакалейщик, узнав ее, улыбнулся и поклонился. Она улыбнулась в ответ быстрой вымученной улыбкой и пошла по улице. Это был идиотский способ мучить саму себя, такой же идиотский, как возникший вдруг в прошлом году импульс позвонить Ричарду на работу. Она слушала целую минуту, как знакомый голос сказал: «Биран», а потом удивленно: «Алло? Алло?», и тут она повесила трубку.
Сейчас она медленно шла по тенистой стороне улицы, дом был на другой стороне. Она уже могла видеть переднюю дверь, бывшую некогда голубой, а ныне выкрашенную в модный оранжево-коричневый цвет. Он перекрасил дверь, подумала она, его это заботило, он просматривал каталоги и выбирал. Подойдя ближе, она подивилась чистоте стекла, а кроме того, в окне стоял ящик с цветами, это что-то новенькое. И она подумала: а чему я удивляюсь? Я, должно быть, предполагала, что без меня все зарастет паутиной, погрузится в запустение. Я, должно быть, предполагала, что без меня Ричард будет деморализован, сломлен, с ним будет кончено. Да, я так думала. Как это ему пришло в голову выбирать новый цвет для двери без меня? Она остановилась в тени напротив дома. Нельзя было опасаться, что в это рабочее время Ричард окажется дома. Пола положила руку на левую грудь, обхватив ее пальцами так же, как Купидон охватывает пальцами грудь своей матери. Она думала, осмелится ли она перейти улицу и заглянуть в окно, выходящее на улицу, когда вдруг произошло нечто ужасное. Необыкновенно привлекательная и хорошо одетая женщина быстро прошла по улице, остановилась у входа в дом Ричарда и вошла, открыв дверь ключом.
Пола быстро повернулась и стремительно пошла назад по Кингз-роуд. Горячие, гневные слезы текли из ее глаз. Она знала сейчас, знала всею мучительной, грызущей болью где-то в середине тела, что она не только предполагала, что Ричард без нее будет деморализован, сломлен и неспособен покрасить переднюю дверь. Она также, но не умом, а всею плотью и сердцем, чувствовала, что без нее Ричард одинок.
Джессика Берд не посещала Джона Дьюкейна. Это никогда не казалось ей особенно важным. Джон всегда говорил, как безрадостен его дом, и какое для него удовольствие быть у нее в гостях. Поэтому они обычно, а в последнее время всегда, встречались у Джессики, а не в его доме на Эрлз-Корт.
Джессика не чувствовала себя от этого ущемленной. Теперь, однако, дом Дьюкейна стал казаться ей местом загадочным и магнетическим, как будто там находился какой-то предмет, талисман, содержащий секрет перемены его сердца. Ей снились кошмары об этом доме, в них он превращался во все расширяющийся лабиринт темных комнат, по которым она испуганно и потерянно блуждала в поисках Джона. Джессика до сих пор не верила, что он бросит ее. Она не видела в этом смысла, ведь она просила так мало. Но еще не дошла до того, чтобы сказать ему: заведи другую любовницу, я вынесу это. Но, взяв с него обещание сказать ей, когда он заведет другую любовницу, она почувствовала, что в каком-то смысле смирилась с этим. Но что же тогда заставляет его предпринимать лихорадочные попытки избавиться от нее? Для этого безумства Джессика не находила никаких причин, и потому она не принимала его всерьез. Тут, наверно, какое-то недоразумение, думала она, какая-то ошибка.
Когда кто-то сильно влюблен — а Джессика все еще сильно любила — трудно поверить, что чувство возлюбленного к тебе ослабело. Находят любые другие объяснения — только не это. Впрочем, Джессика уже пережила кризис смерти и возрождения, когда Джон перестал быть ее любовником. Она уже распалась ради него, и снова воскресла, и это убедило ее в ее личном бессмертии. С тех пор Джон был включен в самую сердцевину ее бытия, таким образом, он не мог больше ранить ее, это перестало быть простым «романом». А то, что он вздумал отнять это у нее, казалось простым своеволием.
Существуют таинственные действия человеческого ума, они подобно блуждающим огням облетают весь мир, причиняя боль, калеча, но при этом те, кто их породил, даже не подозревают об этом. Не ведают о силе и последствиях этих умственных испарений. Только о святых можно с уверенностью утверждать, что у них отсутствуют эти блуждающие щупальца, обыкновенный же человек наделен свойством порождать их, так же, как он наделен духовной силой появления во снах других людей. Таким образом, мы можем стать кошмаром друг для друга, и люди у себя дома могут страдать от унижения и даже вреда, причиненного теми, в чьем сознании они едва промелькнули. Образы, проецируемые разумом, приобретают собственную жизнь, они не успокаиваются, пока не найдут своих жертв и не сведут их с ума загадками и страхами, а источник этих странствующих влияний и не собирался никому вредить и очень удивился бы, узнав об этом.
Джессика чувствовала себя такой беспомощной и такой безобидной по отношению к Джону, что никак не могла понять, что стала для него такой же ненавистной, как боа-констриктор, сжимающий шею. Она не могла вообразить, что по ночам он видит ее в кошмарных снах. Дьюкейн не мог простить Джессике то, что она сумела сломить его решимость своими воплями и заставила его обнять ее, что было очень унизительно. Эта сцена, преследовавшая его сознание, казалось, символизировала ту ловушку, в которую он попал, — сети ненавистной лжи. А в это время бедная Джессика, которая ничем другим не занималась, как только думала о нем, принялась, подвигнутая простой жаждой деятельности, ежедневно писать ему любовные письма, которые он получал с тошнотворным чувством, читал отрывочно и не отвечал.
В этот летний день Джессику подвигло на поездку в Эрлз-Корт, в основном, письмо, полученное от Джона, в котором он сообщал, что на этой неделе у него слишком много работы и потому их встречу придется отложить. Она была ужасно расстроена, что не сможет увидеть его. Но от этого письма у нее еще возникло и другое чувство, которое странным образом воодушевило ее, а именно — явное ощущение, что он лжет. Она не верила в эти «вечерние совещания». Она была уверена, что прежде он ей никогда не лгал. Уверенность в его абсолютной правдивости служила ей надежным утешением. Но тон письма показался ей новым, и Джессика почти обрадовалась этому — ведь обличить его как лжеца, даже просто узнать наверняка, что он лжет, это укрепляло ее позиции. В конце концов, казалось просто невероятным, что за всю неделю он не может найти хоть немного времени, чтобы повидаться. Письмо было явно подозрительным.
