или пылинки.
И все ему не так! Здесь не совсем хорошо, там немножко неисправно.
Таков был наш знаменитый истребитель Никифор Андреевич Чук.
О своих подвигах он никогда ничего не говорил. От других инструкторов и сослуживцев мы слышали, что Никифор Андреевич делал на фронте год тому назад чудеса, и только в последней схватке с германским истребителем, после многих побед, полковник Чук был контужен, потерял сознание, падал с четырех тысяч метров до шестисот, пришел в себя в штопоре и каким-то образом сел благополучно. Это поражение отозвалось на его нервной системе, и Чук был прикомандирован к нам в авиационную школу начальником полетной части, лектором и инструктором высшего пилотажа.
Во время испытаний им машин, предназначенных для фигурных полетов, все присутствовавшие на аэродроме с замиранием сердца следили за рискованными трюками Чука, когда он перед самой землей сотни раз рисковал своей жизнью.
Не только как истребитель, но и как фигурист Никифор Андреевич был несравненной величиной.
Сегодня вечером он хотел сделать пробу нового «Ньюпорта».
Выверив рули, мы забрались под шасси и начали осматривать крепление осей.
Чук осмотрел болт, осторожно, чтобы не поцарапать нарезку, вставил его в гнездо и принялся за осмотр гайки.
Мы услышали, как стоявший у входа в ангар часовой лязгнул винтовкой и взял на караул. Кто-то, шаркая подошвами, вошел в ангар и подошел к нам.
Лакированные сапоги сверх галифе, прекрасно сшитый китель, лайковые перчатки с крагами, изящный стек.
Осмотрев машину, он ловко выкинул из орбиты монокль, ловко подхватил его привычным, еле заметным движением руки и обратился к нам:
– Э, пасюште, в каком ангаре полковник Чук?
Я хотел было показать под шасси, когда Никифор Андреевич выглянул из-под аппарата и ответил:
– Он сейчас занят. Обождите его в канцелярии.
Блестящий офицер вставил монокль, несколько секунд рассматривал Чука и, растягивая слова, приказал:
– А нуте-ка, сбегайте за ним и скажите ему, что его желает видеть корнет Барабанов!
Фамилия эта была известна по всей России.
Отец славился своими миллионами, а сын отличался скандалами по всем крупным городам и ресторанам.
Как и в каждой стране, были и в России такие офицеры, которые благодаря протекции бабушек, дедушек и тетушек попадали в лучшие полки, быстро получали производства, украшали себя аксельбантами и которые, при всем их желании, никак не могли попасть на фронт, а околачивались при штабах.
К счастью, таких было немного, но были.
К разряду таких золотых аристократов и принадлежал корнет Барабанов.
Им все доступно, и ни в чем им нет отказа.
Корнет, вероятно, был очень удивлен, когда Чук после приказания начал спокойно довинчивать гайку.
– Вы слышите? – крикнул корнет, обращаясь к нам обоим.
– С удовольствием бы, да времени нет, – отозвался Никифор Андреевич, осматривая амортизатор.
– Так, так, – говорил Барабанов, хлопая стеком по голенищу сапога. – Как фамилия?
– А камера-то плохо накачана, – ощупал колесо Чук, – давайте подкачаем.
Мы взялись за насос.
Корнет побледнел, ядовито усмехнулся и проговорил как бы про себя:
– Хм, придется поговорить с командующим округом.
* * *
По телефону нам передали, что нас ждет в канцелярии школы вольноопределяющийся Глебов, который пришел пригласить нас на прощальный ужин по случаю его отъезда на фронт с сегодняшним ночным поездом.
Мы вымыли в бензине руки, сняли комбинезоны и направились в канцелярию.
Проходя через приемную, где сидел корнет Барабанов, Чук принял рапорт дежурного офицера и, взяв папку с делами, прошел в свой кабинет.
Задержавшись в дверях, я слышал, как адъютант, подойдя к корнету, сказал:
– Вот этот и есть полковник Чук.
– Которому отдавали рапорт?
– Да.
Физиономия корнета стала вдвое длиннее обыкновенной.
В кабинете Чук, подписывая требования, рассказал Глебову о происшедшем в ангаре и сказал дежурному офицеру, что корнет Барабанов может войти.
На пороге гость рассыпался в извинениях и, сняв перчатку, протянул Никифору Андреевичу руку с блестящими полированными ногтями.
– Это мой ученик, – указал Чук на меня, – тот – боевая звезда, вольноопределяющийся Глебов.
Барабанов полуизумленно, полусмущенно посматривал то на черные орлы Глебова, то на инструктора.
– Чем могу служить? – спросил Никифор Андреевич.
– Я хочу летать и сдать экзамен на летчика. Можно окончить школу в три месяца?
– Восемь месяцев вы только проходите теорию. Школу можно пройти в год, пожалуй, но самое важное придется вам и ржавчину поскоблить – и повозиться в моторно-сборочной мастерской, – сказал Чук, неприязненно смотря на выхоленную женскую ручку корнета.
– Если мало механиков, то за деньгами дело не станет.
– Нет, нужно себя заставить, – перебил его Чук. – И барон Рихтгоффен, и Казаков, и Крутень никогда не нанимали за себя мотористов, а сами до мозолей работали.
– Я постараюсь.
– Посмотрим! До свидания.
– Пардон. У меня к вам просьба. Я здесь не один: со мною приехала одна знакомая. Шикарная женщина. Пст! – корнет издал неопределенное междометие и щелкнул пальчиком. – Ей можно присутствовать на аэродроме?
– Безусловно. У нас вечером – как на ярмарке.
– Благодарю. А вы не можете сегодня вечером прокатить меня на аэроплане в ее присутствии?
Чук взглянул на Глебова. Тот утвердительно кивнул головой.
– С удовольствием. Приезжайте с вашей дамой к пяти часам, а предварительно зайдите к нашему врачу и принесите от него письмо, что вы здоровы.
– Абсолютно! Обязательно! Хэ, хэ. Интересный народ – летчики! Очень, очень обязан. Благодарю. Оревуар.
Чук переменил штепсель и, вызвав дежурного авиамеханика, сказал:
– К пяти часам приготовить «Ньюпорт». Бензина – четверть бака.
Корнет все еще раскланивался и повторял:
– Интересный народ – летчики. Мне очень, очень нравится!
Я посмотрел на него и подумал: «Бедный ты мой, посмотрим, как тебе первый полет понравится».
* * *
Вечером аэродром кишел публикой. Девочки, барышни, дамочки и дамы. Губки бантиком и без бантика. Томные глаза с поволокой и без таковой, у некоторых, как кинжал, насквозь просаживают. С книжечками и без книжечек, с собачками и без оных. Ножки всех сортов и калибров. Шляпки, кружева, прошивочки, духи…
Без двух минут в пять, когда еще не взвилась синяя колбаса, к ангарам бесшумно подъехал изящный автомобиль светло-шоколадного цвета.
Откинувшись на подушки, с видом истого патриция в нем восседал корнет Барабанов. Рядом с ним сидела шикарно одетая женщина.
Корнет грациозно выпрыгнул из автомобиля, осмотрелся и, найдя меня глазами, танцующей походкой великосветского донжуана подошел ко мне.
– Где инструктор?
– Около бензинового склада в траве. Если спит, не будите. Не любит.
Корнет подбежал к Чуку, поднял его и, взяв под руку, повел к автомобилю.
Чук церемонно раскланялся, поцеловал пухленькие пальчики спутницы Барабанова, взглянул на часы и махнул перчаткой.
Взвилась синяя колбаса. Дежурный по аэродрому с цветными флажками побежал вглубь
