и Самсона!
* * *
Сражение разгоралось с каждым часом. Резервы подтягивались к передовым позициям. На подкрепление шли роты, батальоны, полки, дивизии. Скрипела седлами кавалерия; артиллерия громыхала орудиями, гудела, поднимая пыль, топотом казенных сапог – пехота. Уже не было слышно отдельных разрывов тяжелых снарядов – все слилось в беспрерывный рев, который становился все назойливее и громче.
Авиационный отряд, забрав предельное количество бомб, с полчаса уже громил тяжелую артиллерию немцев. На аэродроме остались две машины: истребитель с Себастьяновым и бомбовоз «Фарсаль» с Галиани и Предтеченским.
Ждали вызова из штаба. Задание было получено с утра: разрушить водокачку и поджечь пакгаузы железнодорожной станции в 15 верстах, в тылу у неприятеля.
Запищал фонический телефон… Вперед!..
Машины отвязали от кольев.
Еще раз запищал телефон: передали, что летят на аэродром два германских аэроплана. Один громаднейших размеров, а другой – истребитель.
Через пять минут «Фарсаль» и «Ньюпорт» Себастьянова были на высоте 600 метров. Над аэродромом в это время появились знаменитая германская двухвостка и «Фоккер».
Разыгравшийся спустя несколько минут бой был коротким.
Четыре машины на одинаковой высоте описывали одну окружность радиусом, не большим чем в 200 метров. Каждый зорко высматривал: не оплошает ли кто-нибудь из противников, не сделает ли кто несвоевременного выпада и не даст ли сигнала для атаки.
Максим видел, что центром внимания германских летчиков был только он один: что им «Фарсаль» с пулеметом, имеющим всего 180 градусов рассеивания в стороны и на 45 градусов вверх?!
Он видел, что пулеметные гнезда двухвостки и «Фоккера» ни на секунду не выпускают его из сферы обстрела.
Еще круг… Себастьянову пора нападать. И вдруг «Фарсаль» дает резкий «гош» и клюет носом в сторону двухвостки. Пулемет Предтеченского бьет очередями. Двухвостка огрызнулась, и «Фарсаль» повалился вниз.
«Слабые места у двухвостки: мотор и летчик», – вспомнил Себастьянов, и, подойдя к аппарату и взяв точный прицел, он повел очередь от мотора к летчику.
Мотор сразу встал и сразу же бросил управление убитый немецкий пилот. Неуклюжими зигзагами двухвостка спикировала и, сделав несколько пологих витков, врылась в землю.
В ту же секунду Себастьянов увидел, как брызнули стекла хронометра, вделанного в переднюю доску кабинки, и почувствовал сильную боль в плече.
Оглянулся: метрах в пятидесяти сзади шел «Фоккер» и в упор расстреливал Себастьянова. Хотел рвануть ручку вправо и дать правую педаль до отказа, чтобы развернуться на месте в сторону «Фоккера», но рука не слушалась.
Наступило состояние полного бессилия и абсолютной апатии. Идет сзади него «Фоккер» – ну и пусть идет! Бьет из пулемета – ну и бей на здоровье! Ему хочется как можно скорее сесть на землю и заснуть.
Опять кольнуло! Что-то хрипит в легких… Кашлянул. На карту полетели сгустки крови. Ранен? Как? Этот герой победил его сзади? Тогда нужно достойно ответить доблестному врагу.
Ручка влево… педаль… пулемет… «Фоккер» исчез.
Уходишь? Не нравится?!
Силы окончательно оставили Максима. Выключил контакт и пошел на посадку.
Перед самой землей аппарат стал заваливаться на крыло. Хотел выровнять и ничего не смог сделать. Рухнул на землю. Треск, приступ тошноты и ломота в ногах… боль, захватывающая дыхание. Ударился носом о зеркальный козырек, проломил переносье…
Неважно – для чего ему нос? Вот ноют ноги – это плохо… и его так клонит ко сну!..
* * *
Санитарный автомобиль с дежурным доктором и мотористами откопал из-под обломков аэроплана нечто, похожее на Максима Себастьянова. Поверхностный осмотр врача показал, что Максиму при посадке оторвало у колен ноги, две пули прошли навылет через легкие, и он буквально истекал кровью.
Достав из саквояжа шприц, доктор влил в грудные мышцы камфору и взялся за бинты.
Максим пришел в себя и начал возбужденно говорить о своих впечатлениях, о происшедшем бое. Часто останавливался, переводил дыхание и хватал, как рыба, воздух.
Со стороны поля к доктору подошли санитары с носилками – несли кого-то.
– Куда его тащить?
– Туда же, ко мне.
Санитары двинулись.
– Это – кто? – спросил Себастьянов.
– Капитан Предтеченский…
– Разбился?
– Нет, только проломил череп. Есть надежда… Да вы не болтайте много!
– А где корнет Галиани?
– А вот и корнет, – сказал врач, показывая рукой на следующие носилки.
– Что с ним?
– Поправитесь – узнаете…
– Доктор, старый вы зверь этакий! Я хочу сейчас же знать, что с ним!..
Доктор сделал пальцем знак. Санитары подошли к Себастьянову и опустили перед ним носилки. Закутанная одеялами, на окровавленных простынях покоилась искалеченная до неузнаваемости фигура Галиани. Землисто-серое лицо, глубоко провалившиеся глаза и волосы, смоченные полузапекшейся кровью.
– Это князь Галиани?
Самсон услышал свою фамилию и поднял веки.
– Это ты, Максим?
– Да, Самсон, это, к сожалению, я.
– Ты простил мне, Макс? – спросил Галиани, свесив с носилок руку.
Максим горячо пожал ее и ответил:
– Сейчас – клянусь – от души!
Вмешался доктор:
– Довольно вам разговаривать. Несите его!
– Секунду, доктор. Знаешь, Макс, какие я сейчас слова твержу, великий смысл которых раньше не понимал?
– Какие слова?
– Вот какие: «От земли взят и в землю отыдеши».
Доктор махнул рукой. Самсона укрыли одеялами и понесли.
Максим посмотрел на небо, и глаза его вспыхнули.
– Смотрите-ка: «Фоккер», который сбил меня в спину… Ушел, каналья! Погоди ужо… – он погрозил пальцем.
Вырвался хрип, тело конвульсивно содрогнулось, голова свесилась бессильно. Он как-то по-младенчески всхлипнул, хлынула кровь горлом, и Максим мертвым откинулся на землю…
* * *
А через полчаса умер корнет Галиани.
ЭКЗАМЕН НА ЛЕТЧИКА
В ангаре мы заканчивали перетяжку рулей управления у «Ньюпорта».
Со мною был только один полковник Чук.
Никифор Андреевич Чук был помощником начальника авиационной школы, заведовал всей полетной частью и совмещал обязанности инструктора высшего пилотажа.
Оба мы были в брезентовых комбинезонах, с засученными рукавами и перепачканными по локоть руками.
Тросы были в масле.
Были у нас и механики, и мотористы, но инструктор сам любил возиться с машинами, не боясь вымазаться о мотор или набить несколько мозолей.
Такова была идеальная постановка в русских авиационных школах, как в Германии и Японии, где летчик, прежде чем получить экзаменационную барограмму, должен был уметь работать и топором, и напильником и выдержать экзамен на звание моториста третьего разряда, не считая зачетов по специальным предметам: теории авиации, тактике воздушного боя, аэронавигации, радиотелеграфии, бомбометанию, артиллерии и т. п.
– Летчик, – говорил Чук, – должен быть и чтец, и певец, и на дуде игрец.
Инструктор требовал, чтобы мы, как только мотор отработал свои часы, сами брались за разборку частей, чистку и промывку. Сборку нам не доверяли. Мы только обязаны были присутствовать при этом священнодействии. Чук тщательно осматривал каждую составную часть мотора: зеркально ли блестящи стенки цилиндров, хорошо ли притерты выпускные клапаны, нет ли где царапины
