— открыл глаза. И дедушка весь обратился в широкую улыбку и крик:
— Просыпается!
Он пропал из поля зрения, но я слышал, как его удаляющийся голос объявляет о моем воскрешении.
— Скорее! Сестра! Он проснулся!
Через несколько секунд он снова оказался передо мной — со слезами на глазах и улыбкой безграничного счастья.
— Здравствуй, шельмец. Ты как?
Голову по-прежнему барражировала боль, снова и снова. Где я? Похоже на больничную палату. Ясно. Я вспомнил, как приехал дед. Флешки в сиденье мотоцикла. Я накричал на Клару. Авария. Всё из-за него. У меня не было сил. Мне казалось, голоса у меня осталось всего на полграмма. И я их использовал, чтобы высказать единственную свою мысль:
— Уйди. Не хочу тебя видеть… Никогда больше.
Улыбка вмиг исчезла.
— Сальва…
— Уйди.
Я закрыл глаза. Говорить и держать глаза открытыми было невыносимо тяжело, и мне не хотелось прикладывать такое усилие ради деда. На выручку пришли врачи — они велели ему выйти из палаты и потом долго меня осматривали. После их ухода дед уже не вернулся. Пришли только отец с матерью. Я никогда в жизни не видел их такими встревоженными. Они как будто состарились лет на пять или десять — тут мне пришло в голову, что я, может быть, несколько лет пролежал в коме — три, там, или семь. Может быть, дед уже отсидел в тюрьме и вышел на свободу. Вот бы так и оказалось — чтобы вся эта история с дедушкой была в прошлом и ее уже все позабыли. Я был не против выпасть из жизни на несколько месяцев или даже лет, если бы это избавило меня от самого худшего.
— Мам, какой сегодня день?
— Суббота, милый…
— Нет, то есть… сколько времени прошло с аварии?
— Два дня, это было позавчера вечером… Тебя ввели в кому, а сегодня ты очнулся…
— Сальва, не разговаривай. Тебе надо отдыхать, — сказал отец, и на лице у него было самое трагичное выражение радости, какое я только видел.
Я закрыл глаза и следующие дня два или три провел между сном и явью. Я приходил в себя, видел отца, слышал голос матери и опять закрывал глаза, сдаваясь.
Один раз мне показалось, что я видел деда. Он стоял в дверях палаты, какой-то странный, как будто боялся — боялся, что если он войдет, то заорет сигнализация. А может, мне это приснилось, потому что дед был на себя не похож: как будто ниже ростом, небритый и почему-то в солнечных очках.
Сорок восемь часов спустя я открыл глаза уже чуть более живым. Голова у меня кружилась, всё болело, но думать и оставаться в сознании уже получалось получше. Никого вокруг не было, и я воспользовался случаем посмотреть, что от меня осталось. Я прочитал на одеяле надпись Hospital Clinic и заглянул под него. Гипса не было, но по всему телу царапины и синяки. Перепугавшись, я вспомнил, что обычно делают в фильмах врачи, чтобы проверить, не парализован ли пациент, и пошевелил ногами. Ноги пошевелились. Вроде всё было на месте.
Скоро послышались шаги в коридоре — я думал, это отец или мать, но вошла Клара. Ее радостное и удивленное лицо было самым приятным зрелищем за все последние дни.
— Сальва… Подожди, я позову твоих родителей… Они внизу, пошли перекусить. Мне сказали, ты еще редко приходишь в себя…
— Постой, не уходи…
— Как ты себя чувствуешь?
— Как крабовый паштет… но вроде цел более-менее. Я разбился, когда поехал обратно к тебе, так?
— Тебе не рассказали?
— Нет, я же только-только очнулся.
— Это я вызвала скорую и позвонила твоим родителям. Я дома сообразила, что флешки остались у меня, и побежала за тобой, но ты уже уехал. Я звонила, сообщение оставила. А когда уже подходила к дому, услышала шум аварии и сразу кинулась туда. Ты, наверное, ехал ко мне…
На последней фразе она расплакалась. Мне захотелось взять ее за руку.
— Слушай, это не твоя вина. Я на красный поехал.
— Ты помнишь аварию?
— Немного. Светофор, машину — и больше ничего.
— Сальва, письмо твоего дедушки опубликовали. Вчера.
Я тяжело вздохнул. Действительность снова нанесла удар. Это было больнее, чем разбиться на мотоцикле. Не мог дедушка подождать, пока меня выпишут? Нет, ему всё надо было сделать по-своему. Упертый он. И плевать, что я лежу весь переломанный. А может, именно поэтому он и выбрал такой момент — чтобы его из-за меня пожалели и были снисходительнее.
— Ладно. Всё равно я пока тут валяюсь. Может, оно и к лучшему, меньше знаешь — крепче спишь.
— Да, может, ты прав.
— Ты посмотрела, что там на флешках?
— Сальва, послушай, я…
Но тут она осеклась — вошли мои родители.
— О, сегодня ты получше выглядишь, — сказала мать.
— Надо было сразу вызывать Клару, — пошутил отец.
— Мне пора, — заторопилась Клара. — Надо в школу идти. Я тебе принесу конспекты и домашку, не беспокойся.
Клара ушла, и я так и не успел спросить, что она сделала с флешками. Наверное, спрятала дома.
Утро прошло тоскливо: я лежал, сдавал анализы и листал журнал про видеоигры, который принесла мать. Но я не мог ни на чём сосредоточиться. Телевизор мне не включали, и газет никто не приносил. И никто из тех, кто приходил меня навещать: ни дядя с тетей и двоюродные братья, ни Начо с Лео, ни друзья семьи — и словом не обмолвились о дедушке и его признании. Швейцария.
Вечером я попросил свой телефон, чтобы посмотреть, не писал ли мне кто. Мать достала его из своей сумки.
— Только недолго.
Я кивнул и сразу полез читать новости. Дедушка превратился в главного врага государства. Скандал раздулся до небывалых масштабов. Тут отец заметил, что я вовсе не переписываюсь, а читаю.
— Сальва!
— Я просто хотел посмотреть, что пишут. Клара мне сказала, что напечатали признание деда. Она единственная рассказала. А он мог бы и подождать, пока меня выпишут…
— Мы тут ни при чём, — встала в оборону мать.
— Ты ни при чём, а папа при чём. Я видел это письмо у него дома, там были пометки папиной рукой. Они его наверняка вместе сочиняли.
— Сальва, пожалуйста, не нервничай. Тебе нельзя. Ты чуть не погиб, два дня пролежал в коме… Пожалуйста, не надо. — Мать подошла к двери палаты и прикрыла ее.
Отец стал распутывать этот бардак, как мог.
— Признание помогло выиграть время и избежать новых обвинений. Дед хотел подождать, пока ты не выйдешь из больницы, но медлить было нельзя. Если бы мы вчера
