свидания, дед.
— Знаешь что? А я, пожалуй, останусь, подожду твою мать.
Тогда я достал из ящика коробочку, где мать держала магнитный ключ от гаража, и потряс перед лицом у деда.
— Мы с Кларой прокатимся на мотике.
— Ты что?! У тебя же прав нет!
Но мы с Кларой уже его не слушали, потому что мчались со всех ног вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Метнулись к гаражу, открыли дверь и нырнули внутрь — я себя чувствовал так, будто мы снова убегали из торгового центра, как в те времена, когда Клара таскала вещи в магазинах. Я надел шлем, который так и лежал в гараже с тех пор, как дед привез мотоцикл; протянул Кларе второй.
— Ты точно умеешь водить?
— Ну конечно. Ты что, боишься? До твоего дома рукой подать, за пять минут доедем.
Клара надела шлем. Ей было не по себе, но она старалась не подавать виду. У меня получилось завестись с первого раза, мотор адски взревел и забулькал, как больной живот. Я всё озирался, не появится ли дед.
— Садись скорее, поехали, — сказал я Кларе.
Я газанул, и мы рванули вверх по улице. Свернули направо, проехали вниз по другой улице и еще раз повернули, опять в горку. Как следует разогнаться не удалось, но хоть не заглохли ни разу по пути. Через минуту я остановился возле Клариного дома. Она слезла с мотоцикла и отдала мне шлем. Я его повесил на левую руку.
— Уф, наконец-то добрались. Сидеть жутко неудобно. Мне какая-то железка всю дорогу впивалась в задницу… — Клара потрогала сиденье и с удивлением посмотрела на меня. — Слушай, а тут что-то есть.
Я заглушил двигатель, но шлем снимать не стал. Задняя часть сиденья была заклеена черной изолентой. Клара ее отодрала, и там оказался разрез, как делают на торте, чтобы начинить его взбитыми сливками. Или чтобы спрятать что-нибудь внутри. Клара сунула туда руку, нащупала и осторожно вытащила прозрачный пакетик с тремя флешками. Она держала его так, будто там были три склянки с ядом.
— Мотоцикл с сюрпризом… Пойдем ко мне, посмотрим, что на них?
— Нет, поздно уже… Да и ни к чему…
— Как думаешь, что там?
— А ты как думаешь? Тебе же всё ясно, и мне тоже. Мотик мне подарил дед. Он сказал, что перевез его ко мне, чтобы на него не наложили секвестр. Теперь понятно, почему он на самом деле так за него волновался. И зачем сегодня приходил. Вовсе не обо мне он беспокоился. На меня ему всегда было плевать.
— А если это информация о твоем дедушке, что ты собираешься делать? Сдашь его?
— Не знаю…
— Поговори с отцом… Он придумает, как поступить… и если придется выдать твоего дедушку или сделать что-то другое, что твой отец посчитает нужным…
— Мой отец? — раздраженно перебил я.
— Да, Сальва, твой отец. Хороший или плохой, но он твой отец. И он о тебе беспокоится. Родителям, знаешь ли, не всё равно. И если ты ему расскажешь, что случилось, он тебя поймет.
Из-за ее тона — будто она правда считала, что моему отцу можно простить все его прегрешения, — и этого «поймет» я вскочил и на мгновение забыл, что это говорит мне Клара.
— Поймет? Ты что, совсем? Забыла, что он редактировал то письмо с признанием? Он наверняка замешан во всём этом так же, как и дед! И ты говоришь, он меня поймет?!
Клара поежилась. Точнее, еле-еле повела плечами вперед. Но я заметил это движение — инстинктивный порыв защититься.
Я накричал на Клару, на свою подругу. И это после того, как она поддерживала меня и была рядом, когда в моей жизни всё взорвалось и начался апокалипсис. После того, как ей удавалось меня рассмешить. После того, как она рассказала мне, что ей незачем больше воровать в магазинах, потому что теперь она всегда может выговориться Максу и выплеснуть свою обиду на то, что матери не стало так рано. У меня внутри всё сжалось, а шею как будто обхватили невидимые ледяные когти. Мне хотелось умереть.
— Клара, прости…
— Да ничего… — Она не смотрела на меня, а голос у нее был такой, будто я ударил ее по лицу и она боится, что ударю снова.
— Чего, еще как чего… Прости, что я с тобой так… Я бестолочь.
— Поздно уже…
Мне больше нечего было сказать. Она развернулась и пошла в дом, не оглядываясь, всё так же, с опущенными плечами. Грустная.
Я не мог смотреть ей вслед. Я рванул к мотоциклу и завел его. Я был в каком-то шоке и, сам не знаю как, поехал домой — чисто на автопилоте, едва осознавая, куда еду. Меня хватило на несколько минут, а потом у меня по лицу потекли соленые слезы, которые мешали смотреть на дорогу, а я тем временем еще больше себя раздраконивал. Ну почему не может всё снова быть как раньше? Реальность давила на меня невыносимым грузом.
Не только слезы мешали мне вести мотоцикл. Левой рукой я придерживал Кларин шлем, и я так торопился уехать, что только через несколько минут сообразил, что край визора больно впивается мне в предплечье. Теперь я никак не мог отвлечься от этого неприятного ощущения, а слезы всё текли и текли. Черт. К тому же я вспомнил, что из-за ссоры мы с Кларой оба позабыли про пакет с флешками и он остался у нее. Теперь надо было возвращаться. Я не хотел, чтобы флешки были у нее, отравляли ее семью: Клара же тут вообще ни при чём. Я крутанул руль влево. От этого несчастного шлема у меня рука уже немела. И еще эти слезы. И сопли. И в горле комок. Я приподнял левую руку, чтобы повернуть шлем поудобнее и заодно стереть слезы, но тут мне показалось, что шлем выскальзывает, и я побоялся его выронить. В общем, я не увидел, что на светофоре включился красный и что справа приближается машина. Ничего не увидел.
18
Я приоткрыл глаза и увидел перед собой дедушку. Он пристально смотрел на меня, нахмурив брови и наморщив лоб, который казался пластилиновым. Дед не замечал, что я на него смотрю. Я приподнял веки на каких-то полмиллиметра и не шевелился, только следил за дедом сквозь ресницы. Я ничего не понимал. У меня болела голова — как будто в череп долбились камни, но не могли его расколоть. Сплошная боль. Тонна боли. В конце концов я поднял занавес
