Поэтому необходимо было прокладывать новые пути, создавать новые институты и бюрократию, немалая часть которых впоследствии оказалась непригодной. Особенно это касалось самих военно-административных структур: они даже в Германии, которая так гордилась своей эффективной бюрократией, вскоре после начала войны обнаружили свою неработоспособность: в военное время гражданские органы власти были подчинены военным, так называемым Генеральным командованиям, чьи сферы компетенций даже территориально были поделены не так, как у гражданских ведомств, в результате чего компетенции были неясны, задачи не согласованы, а приказы противоречивы. Так продолжалось до конца войны, но трудно сказать, какие были альтернативы. Германское военное государство действительно оказалось громоздким и поликратичным, но это в не меньшей степени относилось и к британской администрации, и в еще большей степени – к французской. В конечном итоге тот факт, что Германии удалось в течение четырех лет сохранять почти стабильное равновесие в этой войне против противников, чье превосходство под конец было подавляющим, говорит скорее за, чем против тех организационных структур, которые были созданы в стране ad hoc.
Очевидным было то, что влияние государства на экономику росло повсеместно, и многие видели в этом перспективную модель, пригодную в будущем и для мирного времени. Особенно ярко проявилось растущее значение государства в обеспечении военной экономики сырьем. Чтобы оптимально распределить ресурсы, крупные компании вместе с властями создали новые учреждения, которые скупали имеющееся сырье и распределяли его между производителями вооружений. Эти смешанные частно-государственные учреждения, называемые «военно-сырьевыми компаниями», координировались из центра – Военно-сырьевого управления в Берлине, которое в первые месяцы возглавлял сам изобретатель этой схемы, глава фирмы AEG Вальтер Ратенау. Эта система оказалась эластичной и достаточно эффективной, хотя ни для кого не было тайной, что крупнейшие производители оружия в определенной степени сами размещали заказы и получали весьма значительные прибыли. Средний размер дивидендов акционерных обществ за годы войны вырос до более чем десяти процентов; в крупных оружейных фирмах прибыль за четыре военных года достигла маржи в сто и двести процентов. Эта раздражавшая общество проблема оставалась предметом многочисленных дискуссий на протяжении всех военных лет, особенно потому, что не удалось ограничить непомерные военные прибыли с помощью соответствующих налогов[29]. Вопрос о рабочей силе также оставался критическим до конца войны. Призванных солдат сначала заменили в основном неквалифицированными рабочими; порой и целые трудовые коллективы с предприятий, далеких от оружейной промышленности, переводились на заводы, выпускавшие продукцию военного назначения. Пока это осуществлялось через достаточно свободный рынок труда, рабочие могли воспользоваться преимуществами резкого увеличения спроса на свой труд и получать более высокую заработную плату. Чтобы предотвратить это, с самого начала предпринимались усилия, чтобы перевод на другое место работы организовывался административным путем, и, наконец, тем, кто самовольно переходил в другую фирму, стали даже угрожать немедленным призывом на фронт[30].
Кроме того, с самого начала поощрялся также наем женщин на работу в промышленности. Однако ни в Германии, ни в Великобритании, Франции или Австрии женская занятость во время войны не достигла значительно более высоких показателей, чем до ее начала. В Германии за четыре военных года число работающих женщин выросло на 17 процентов, тогда как в течение двух десятилетий до 1914 года темпы роста всегда превышали 20 процентов. Характерной особенностью военной экономики было скорее сильное перетекание работниц из отраслей, далеких от производства вооружений, в оборонную промышленность. В Берлине женщины с 1917 года составляли большинство работающих в машиностроении, металлургии и на химических предприятиях. Однако большинство из них работали и до войны. Горничные, например, теперь предпочитали идти на фабрику, где они зарабатывали значительно больше, чем «у господ».
Но для большинства женщин работа по найму была и невозможна, и нежелательна. Во-первых, не было государственных учреждений по уходу за детьми, во-вторых, зарплата была в два раза ниже, чем у мужчин, а условия труда нередко были настолько ужасными, что женщины делали все возможное, лишь бы не идти работать на фабрику, тем более что государственная поддержка «жен воинов» обеспечивала минимальные средства на пропитание семьи. Существовали и идеологические препятствия: несмотря на острую потребность в рабочих руках, все еще преобладало мнение, что наемный труд, особенно в промышленности, противоречит природе женщины. Он воспринимался как атака на традиционную гендерную и семейную структуру, то есть на один из оплотов традиционного канона ценностей. Даже в военное время соблюдение этих норм казалось настолько необходимым, что и самые неотложные военные нужды не могли их поколебать[31]. Еще одним способом получения дополнительной рабочей силы для экономики вооружений было использование иностранных рабочих. Первоначально это относилось к военнопленным. Из примерно 2,5 миллиона пленных, попавших в руки немцев, около 1,6 миллиона использовались в качестве рабочей силы; примерно половина – в сельском хозяйстве, а треть – в промышленности, особенно горнодобывающей. Гораздо более сложным делом, чем использование военнопленных, было использование иностранных гражданских лиц для работы в Германии. Сначала жителям российской части Польши, которые находились в Восточной Германии в качестве сезонных рабочих, не давали вернуться домой и использовали в основном в сельском хозяйстве – в том числе против их воли, хотя постановление о принудительном труде было издано не сразу. Потом, с начала 1915 года, начали активизироваться усилия по набору дополнительных работников на оккупированных территориях Восточной Европы, особенно в Варшавском генерал-губернаторстве. К концу войны примерно 250 тысяч русско-польских рабочих подписали трудовые договоры, и границы между принудительной депортацией и «добровольностью» становились все более размытыми.
В Бельгии германские власти также приступили к насильственным наборам, но здесь, в отличие от Польши, это осуществлялось под пристальным вниманием мировой общественности. В период с октября 1916 по февраль 1917 года около 61 тысячи бельгийских рабочих были вывезены в Германию, в дополнение к примерно 17 тысячам, которые отправились туда добровольно – по крайней мере, официально. Однако на деле эти принудительные наборы обернулись и организационной катастрофой, и политической. Властям не удалось ни доставить в Германию намеченное количество рабочих из Бельгии, ни продуктивно использовать большую часть тех, кого доставили. Многочисленные протесты нейтральных стран, таких как Испания, Швейцария, Голландия, Ватикан и США, закрепили образ германского милитаризма в международном общественном мнении и способствовали дальнейшей дипломатической изоляции Германии.
В отличие от этого, обращение немцев с польскими рабочими не получило должного внимания. Не было ни международных протестов, ни критических возражений со стороны оппозиции. Здесь стало очевидно, что война быстро снизила порог терпимости к несправедливости в гражданской сфере: когда каждую неделю сообщалось о тысячах погибших на фронтах, использование принудительного труда гражданских лиц из враждебной страны, очевидно, уже не могло вызывать никаких эмоций, тем
