секунды осталась висеть в пространстве, как ожог от вольфрамовой нити на сетчатке глаза. Затем свет вспыхнул снова, и ты закончил:
– Извини. Ты супер, а я сволочь.
Да, ты еще не забыл мою школу. Склонил голову и опустил длинные ресницы, все еще улыбаясь – и грустно, и радостно, как ты умел.
– Я буду вспоминать про тебя в интервью, – пообещал ты.
– Можешь забыть.
– Почему же. Я ведь учился у тебя. Взял все лучшее.
Я незаметно сжал кулак.
– Не в коня корм, – процедил я.
– Светка тоже так говорила. Хотя… всё остальное ей нравилось.
Тут-то я и врезал тебе по зубам (и успел услышать, как что-то хрустнуло под костяшками пальцев). Ты едва не полетел на пол, но удержался. Стоял, шатаясь, и вытирал кровь ладонью.
Ну, вот всё и кончилось, – подумал я.
И верно, пора было заканчивать наш спектакль. Мне не хватало воздуха. Стеклянные двери расползлись передо мной, да так и остались открытыми. Черный автомобиль по-прежнему ждал на парковке, хотя все другие разъехались. Еще несколько секунд я пытался синхронизировать шаги с тревожным миганием аварийки: отчего-то мне казалось, что само время стало прерывистым, и в моменты темноты ни меня, ни окружающего мира не существует; потом фары «мерседеса» полыхнули белым пламенем, как дюзы фотонного звездолета. Я заслонился от света ладонью, шагнул в сторону, оступился и полетел наземь. Кроваво-красная вывеска «О! Мега» промелькнула перед моими глазами и пропала. Мир продолжал опрокидываться; казалось, небо становится ближе, и от этого хотелось сжаться в комок, зажмуриться и по возможности не поднимать головы, что я и сделал.
* * *
Возможно, в этом сне я спал. В таком случае, мне ровно ничего не снилось, и когда я проснулся, вокруг все так же было темно. Я лежал на боку в позе человека, предательски застреленного из-за угла. Болели ребра, было трудно дышать, вдобавок я страшно замерз. И еще у меня затекла рука. Подумав, я решил, что это неплохой признак: по крайней мере, я еще мог проснуться.
Было только непонятно, где и зачем.
Я смутно помнил, как покинул театр. Помнил ксенон, алые буквы над крышей, мягкий удар и оглушительную тишину. Но теперь вокруг не осталось ничего – ни супермаркета, ни автомобилей на парковке, ни каких-либо других материальных объектов. Только условная земля и условное небо. На этом небе не виднелось ни единой звездочки, ну, а луны и раньше не было.
Я протер глаза кулаками. Крохотные оранжевые огоньки слегка оживили мертвенно-черную вселенную, но я знал, что это всего лишь блуждающие токи пробегают по зрительным нервам. Я закрыл глаза ладонями, потом отнял их от лица. Ничего не изменилось.
Слух оказался более дружественным интерфейсом. По крайней мере, я мог слышать собственное тяжелое дыхание и шорох одежды. Я хлопнул пару раз в ладоши: звук вышел не слишком убедительным и уж точно не тянул на аплодисменты.
Я кое-как поднялся. Нащупал спички в кармане.
Бледный огонек осветил мои пальцы и часть груди, а больше и ничего. Спустя пару секунд пламя задрожало и погасло, как будто ему тоже не хватало воздуха.
Я сделал несколько шагов непонятно куда. В этом проклятом limbo не было направлений. Я чувствовал пространство замкнутым вокруг себя, но это не означало, что я могу достичь хотя бы его края. Ничто не ограничивало мою свободную волю: я свободно мог двигаться никуда вместе с окружающим меня ничем.
Проще было не двигаться вовсе.
Меня охватила ледяная усталость. Мысли забывались, не родившись. Больше того: было сразу несколько вещей, о которых мне ни в коем случае не хотелось думать, словно кто-то четвертовал мое сознание, оставив от него уродливый обрубок и бросив его подыхать здесь, в темноте и беспамятстве.
Например, я не мог думать про тебя.
То есть, я попробовал. На протяжении нескольких секунд я пытался нарисовать в памяти твое изображение – и не смог. Вспомнилась только улыбка, зависшая в темноте, как улыбка чеширского кота. Еще секунду спустя она рассыпалась осколками, и одновременно у меня заныли костяшки пальцев.
Зато вернулся голос. Почему-то я вспомнил, как ты читал стихи для нас со Светкой:
Я должен быть всегда один…
Определенно, это были стихи обо мне. Мое одиночество было самодостаточным и всевытесняющим, как утреннее похмелье. Мое сознание казалось давно подтаявшим айсбергом, который с минуты на минуту грозит перевернуться – и тогда, как я понимал, все самое неприглядное, темное, облепленное илом, нефтью, банками из-под кока-колы и другим вмерзшим трэшем вырвется на поверхность, в то время как все самое светлое с той же неуклонностью ухнет в пучину. Я схватился за голову и тихонько застонал.
Как вдруг мне почудились шаги за спиной.
Я полез в карман за спичками, стараясь делать это бесшумно. Страх был безотчетным, как и все, что осталось от моего сознания.
– Сергей, – раздался голос совсем рядом.
– Ну, я. Кто еще здесь?
Пытаясь зажечь спичку, я выронил весь коробок.
Шаги приблизились. Теперь я слышал дыхание – свое и чье-то еще, чужое. Я не увидел, а почувствовал движение: будто кто-то нагнулся и поднялся снова.
Затем в двух шагах от меня чиркнула спичка, запахло серой, и огонек вспыхнул, и из темноты показались глаза, и нос, и рыжая челка.
– Я Максим, – сказал гость. – Колесников.
– Я помню, – проговорил я. – Здравствуй, Максим.
– Здравствуйте.
«Вряд ли здесь это уместно», – подумал я.
Огонек погас.
– Ваши спички, – сказал Максим и в темноте протянул мне коробок. У него были холодные пальцы. Недолгое время мы стояли так, будто пожимали друг другу руки.
– Вероятно, я вам снюсь, – сказал он затем.
– Похоже на то.
– А я здесь… уже давно. Так получилось.
– Я знаю, – кивнул я.
Он смущенно кашлянул.
– Я раньше вас ненавидел, – сказал он. – Типа ревновал. А теперь… даже не знаю. Вот я умер. И вы тоже скоро умрете. Ну и что?
Наверно, я побледнел, но он уже не мог это видеть.
– И ничего я этим не добился, – заключил он. – Только было очень страшно… перед тем, как.
Я невидимо пожал плечами.
Этот мальчик не был актером, вспомнил я. Он был хорош только в одной роли – брошенного друга. Теперь мы были с ним похожи. И мне тоже не хотелось больше играть никого. Даже самого себя.
– Я ненадолго, – сказал Максим. – Мне вообще-то нельзя здесь зависать. Я хотел на Митьку посмотреть.
– Посмотрел?
– Посмотрел.
– А теперь что будешь делать?
– Не знаю. Если хотите, побуду с вами.
Я чиркнул спичкой. Его глаза
