на неверный путь, мой юный друг. Не эта дорога ведет к храму, уверяю тебя.
Дмитрий чуть заметно вздрогнул; при словах «юный друг» он бросил пытливый взгляд на прокуратора, но и этот взгляд остался без ответа. Тогда молодой человек взял себя в руки и попробовал даже перейти в наступление:
– Нет храма ни на одной из дорог, – возразил он. – Нет иного храма, кроме того, что внутри нас, как нет и иного бога. Мы сами создаем наш мир – театр, в котором играем свои жизни.
– Ты вспомнил о боге, – оценил прокуратор. – Ты заговорил дешевыми парадоксами… лучше прибереги их для ушей невежд. Разве не ты собирался разрушить здание Большого Театра и призывал к этому народ? Не ты ли утверждал, что в будущем театру не останется места, а воцарится богомерзкая виртуальная реальность, и вы в ней станете править? А кто этого не понимает, так и останется мелким лузером?
– О, нет, игемон. Я никогда в жизни не собирался разрушать здание Большого и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.
Но прокуратор продолжал – медленно и монотонно:
– Множество разных людей стекается в этот город, как мухи летят к отхожему месту… Бывают среди них маги, астрологи, драгдилеры и фудблогеры. Но попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. За тобой записано ясно: старый Театр должен быть разрушен.
– Эти добрые люди ничего не поняли, – побледнев от обиды, проговорил юноша. – Я не имел в виду разрушение театра, ни большого, ни малого, ни академического. Я объяснял им, что рухнет храм старой культуры и создастся новый, виртуальный… это значит истинный, только по-английски, – пояснил он. – Ну, правда, слово непонятное…
– Зачем же ты, бродяга, смущал народ, говоря им слова, которых сам не понимаешь? К примеру, что такое истина?
«Вот это меня занесло, – подумал я тут же. – Интересно, как он выкарабкается?»
Отчего-то стало очень тихо. В этой звенящей тишине было слышно, как под потолком потрескивают стекла софитов.
– Истина прежде всего в том, – негромко сказал Деметриос, – что люди верят мне, а не тебе, прокуратор. Будущее – это мой спектакль. А ты останешься в истории только потому, что задал мне этот глупый вопрос, про истину… Ты сгинешь, а я буду жить вечно. А если мой контракт закончится, я просто заключу новый.
– Что? – я не верил своим ушам. – Что-о? О каком еще контракте ты говоришь?
– Вот об этом, – послышался голос из первого ряда. Что-то грохнуло там, как будто бутылка упала и покатилась, а вслед за этим наш режиссер взобрался на сцену. – Вот об этом контракте.
Бриллиант на его пальце сверкнул. Прямо из пустоты он выхватил знакомый черный портфель, а из портфеля – лист бумаги, как только что из принтера. Воланд помахал им в воздухе, словно хотел остудить:
– Вот договор, – объявил он. – Тарифный план «new age». Специализация: театр, кино, телевидение. Открытый кредит, карьерный рост и годовые бонусы, под залог бессмертной души, как обычно. К сожалению, контракт действителен только на одно лицо.
Я смотрел на лист бумаги и все ещё не понимал.
– Что неясно? – спросил Воланд. – Один из вас вернется в игру. Проживет долгую и счастливую жизнь. Возможно, даже добьется успехов в избранной профессии… разве что будет немного скучать по второму.
– А что станет со вторым? – спросил ты.
– Неужели тебя это беспокоит? Ты же хочешь быть первым.
Вспыхнув, ты умолк.
– Вот, значит, как, – сказал я. – Вот как здесь исполняют желания.
– Ну, а чего ты ждал? За все нужно платить. Особенно за добрые дела. Ты уж не взыщи, что я не назвал цену заранее. Это моя маленькая хитрость. Там, в договоре, это пропечатано мелкими буквами…
Бывший Воланд и в самом деле хитро улыбнулся. Встряхнул свой лист и показал мне:
– Но, между прочим, фамилия здесь не проставлена. Ты можешь вписать свою.
С этими словами он извлек откуда-то тяжелую черную ручку с золотым пером. Повертел ее в руках. Проверил на ладони, пишет или нет. Получилась синяя чернильная загогулина, похожая на математический знак приблизительного равенства.
– Нуте-с? – с деланным радушием обратился он к нам. – Кто же тот счастливчик?
Ты дернулся и замер. Было занятно смотреть на твои терзания. Ты схватился обеими руками за воротничок своей белой рубашки, будто эти руки тебя не слушались.
– Я н-не знаю, – пробормотал ты невнятно.
Все сюжеты традиционны, думал я. И сюжет превращения друга в предателя – один из самых архетипичных. Я мог бы и догадаться. С моим-то опытом.
– Мне все равно, – сказал я. – Пусть он подпишет.
– Как благородно, – протянул Волан-Де-Морт. – Узнаю нашего Сергея. Впрочем, как знаешь. Упрашивать не буду.
Дальнейшее не предполагало моего участия. Словно во сне, я наблюдал, как ты, присев на краешек кресла с портфелем на коленях, старательно выводишь свою подпись на краю бумажного листа. Я знал твой росчерк: буква «М» у тебя всегда получалась похожей на «W». «Ручечку-то верните», – напоминает Воланд, и ты возвращаешь ему перо. А сам сияешь, как двоечник, только что списавший Единый Государственный.
Хотя весьма вероятно, что ничего этого я уже не видел. По узкой дорожке между рядами я шел к выходу. К моему удивлению, этот чертов зал всё никак не кончался. Там, далеко, я видел стеклянные двери, а за ними – сумеречную зону парковки, где и поныне размеренно вспыхивали оранжевые огни. Они приближались, ширились и росли. Огненные сполохи выхватывали из темноты мои дискретные изображения в разных фазах: я мог видеть свою поднятую руку, или ногу в запачканном глиной ботинке, или кусок ковровой дорожки. Тяжело дыша, я почти добрался до выхода, когда кто-то невидимый почти бегом догнал меня, и чья-то рука легла ко мне на плечо.
Я оглянулся.
Ты куда-то забросил свой чудесный розовый венок, а с ним и хорошие манеры.
– Ну ладно, Сергей, – сказал ты. – Извини, что так вышло. Я не хотел.
Непонятная улыбка включалась и гасла на твоем лице. Но странное дело: я остался равнодушен и к твоему голосу, и к твоим словам. Куда делась твоя точная артикуляция, думал я с сожалением. Куда делся жест.
Да я же сплю, вспомнил я. И ты здесь такой потому, что именно таким я сыграл тебя в своем сне. А я никогда не сыграл бы так, как ты. Здесь, во сне, мне не стыдно в этом признаться.
– Ты только этого и хотел, – сказал я.
– Ну да. Но я знал, что так будет. Я знал, что ты за мной приедешь.
В этот момент фонари как раз погасли, и твоя улыбка на долю
