разваливался. что делаю здесь среди картофельных полей. прижала его жалкую седеющую голову к своей груди. заговорили друг с другом на таком языке которого не понимал даже. — Они нас разыгрывают. Это просто белиберда. Пророк с пропеллером.
Наконец, разошлись. Последним. Долго раскланивался на пороге. Шёл дождь. Я чувствовала какую-то отчаянную усталость. Я поняла, что скоро всё закончится.
Осенью 1972 года испробовал вакцину на себе. Ему очень скоро стало совсем плохо и становилось всё хуже. В ноябре он перестал вставать. Первый день, когда он не встал, семнадцатое ноября. Последующие десять лет провёл в постели. В нашей постели, в постелях больниц. Частично парализован. Сознание разум пытался сохранить до самого конца. Я думаю тяжелее всего для нас были первые два или три года пока ещё была надежда. Мы долго привыкали к его комнате. Не знаю почему не могла ненавидеть. потому что не был человеком. потому что я не умею ненавидеть. Знаю что это его мысль. Может быть сидел напротив в кресле курил сигарету или смотрел в окно играя лицом. Выпускал и втягивал жгутик. Как-то должен был убить время пока. открывал ампулу искал вену. болтал не переставая. что-то рассказывал очень увлечённо. пародия на самозабвение.
«Для него уже всё кончено» — сказал мне на третий день. Искренние глаза. Я подумала что у него сейчас красивое лицо. Мой муж лежал со слегка вывернутой на ставшей чуть длиннее небритой шее усталой маленькой головой на высокой подушке, выпустив из-под лёгкого одеяла руки, и видела, как изменились его руки. Раньше источали тепло. Как два полюса тепла. Теперь они стали плоскими, условными, состарились. Он весь как тень себя. На внешних ладоней открылись царапинки язвочки кожа рук огрубела, красной разных оттенков, сухой, с кровью в маленьких разломах, сквозь неё не были уже видны его красивые голубые вены. Потерянный, маленький, исхудавший. У изголовья, на стуле, скрестив ноги, в чистых носках, сидел довольный, лоснящийся, с крепким лицом, полифонический мотылёк
Он был как-то связан с кофе. но его не было Мне не хотелось есть и спать, мне даже казалось, что я заставляю себя дышать. Я перестала чувствовать холод и тепло. И я не чувствовала жалости. не избегала его взгляда, но и не искала его. Он дышал медленно и тяжело, грудью, грудь его двигалась, и глаза, и больше ничего, так он и жил. Разве он страдал? Разве не тем он был, кем ему всегда хотелось быть? Он лёг, найдя в конце своей жизни укрытие и тень.
Обмывал. обтирал ему лицо салфеткой. стриг ногти. держал его за руку, как любимую девушку. издалека это было смешно тем более отросли длинные волосы. вскоре практически исключена из последовательностей дневных ухаживаний. только ночью я оставалась с ним. У. появилась комната в нашем доме своя ванная и туалет не нужные мотылькам корректировал возраст чтобы казаться чем-то вроде нашего но потом — когда увидел у меня стопку возвращённых писем сыну — перестал, но заметно менять внешность каждый день.
Спал два раза в сутки по три или четыре часа. 1974. Успешный борьбы запахом пролежни с другой стороны в том году он кажется не сказал ни слова. Когда мы вкладывали в руки блокнот и карандаш, отказывался писать. Пытался подогревать мой интерес к живописи новостями. карьеристы. на оппозиции к дряхлеющей системе пытались сделать себе имя. телевизионные репортажи. последние дни во Вьетнаме. всем лицом впитывал картинку. рельеф лица, неподвижный, выразительный, прекрасно сочетался с динамикой телевизионных бликов. его молчание лучший фон для голосов из телевизора полюбила телевизор соединял наше молчание. чуть пошевелил губами и я потянувшись дала ему пить. Он привык днём спать при звуке работающего телевизора или радио. Я вставала с горячей постели, медленно шла вниз и находила какое-нибудь занятие смотрела в окно или рассматривала коллекцию рисунков эмбрионов которую собирал долгие годы. В нашем доме не стало тишины звуки с улицы проникали его насквозь. мне казалось что он должен сейчас прикоснуться ко мне но он отступал и садился в кресло оставляя мне странное чувство будто к чему-то подталкивает меня. он был сама невинность, легко выдерживал самый долгий мой взгляд. мне приходилось постоянно напоминать себе, что он не.
Начал смеяться раньше чем говорить. Помню его первый смех в болезни глупый овечий не смех а блеяние нелепый неуместный
Я хотела встретиться с ним в городе, чтобы он не видел того, что происходит у нас в доме. Но он всё-таки явился к нам на порог. Только внизу, не больше пятнадцати минут, но того, что он слышал, было достаточно. Уговаривал меня всё бросить и уехать, говорил будет легко. Даже что не может меня узнать. Будто нуждалась вроде спасения. Но лишь форма вежливости. Приезжал не ко мне. Обменялись адресами.
Плакала, била его, но ничего не помогало. Пыталась спать в другой комнате, но он кричал громко, очень громко, да я и не могла оставить его, совсем беспомощным, одного. Иногда ловила себя на мысли о его смерти, но никогда всерьёз. Это просто было за пределами моих мыслей. Это нужно было просто перетерпеть. По голосу я бы сказала что он стал овощем но глаза живые знала что содержание его взгляда снова одержит верх. И всё-таки две ночи я провела в гостинице. Не две ночи подряд. Первую под его присмотром. На вторую ночь, месяц или два спустя, я его просто бросила, и это ему помогло. На следующий день он произнёс две фразы. потом через неделю его будто прорвало начал общаться с нами рассказывать что чувствует. я не плакала от облегчения но мне действительно стало гораздо легче когда вернулась речь.
Воздух в нашем доме совсем испорчен. Снаружи живой и свежий. Открывала окно и чувствовала как вливается в нашу грязь. Потом затхлость поглощала свежесть, опять нечем дышать. уборка и проветривание потеряли силу.
Новое состояние моего мужа было для него родным. Будто он когда-то давно уже лежал много лет в кровати без движения душой и духом глубоко ушедший внутрь себя и теперь только вспоминает привычную жизнь и легко, хотя и не сразу, забывает всю остальную жизнь уместившую себя в промежутке, когда суетился, говорил, работал — и любил. Это чувство узнавания всё время я замечала в его глазах, когда они останавливались ни на чём и безрадостный, нездешний свет вытекал из них, как слёзы. Одна я не могла в этой новой жизни ничего вспомнить никаких навыков ни из детства ни из
