я ему сказала, что это он должен сделать сам. После этого я с ним не встречалась, он стал мне противен.
После ее разрыва с Юрой, при наших встречах, Ира никогда не упоминала о нем. Хотя думаю, что ей было очень плохо. Но время берет свое.
Сейчас для нее это, скорее всего, только забытый эпизод жизни.
Ира вышла замуж, кажется, в 1982 г., ее муж работал с моим мужем на заводе „Искра“. Этот завод находился недалеко от нас, в третьем микрорайоне».
Да, некогда он жил в третьем микрорайоне, в панельном доме, который, по правде говоря, мог бы с чистой совестью называться времянкой, ибо прочность его была рассчитана по всем параметрам от силы лет на двадцать; да и жизнь наша не казалась ли такой же времянкой?! Не катилась ли по утрамбованной до безобразия колее судьба наша, нашпигованная серыми событиями?
«Знаете, как удивительно складывается судьба? – вопрошала Ольга Радченко. – Вот вроде бы жили рядком с Ирой, знали, что вышла она замуж. Но как-то встретили ее с грудным ребенком (девочка), и после этого я ее не видела. Такая, значит, музыка получается…»
Музыка.
Он вспоминает свой выпускной вечер.
На столиках – бутерброды с черной икрой. Кто-то из взрослых пригласил духовой оркестр.
Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь…
Но эта песня появится позже; а в его памяти осталась запечатленная жалость к этим странным «духовикам», невесть каким ветром занесенным в школьный спортивный зал.
Бьется в слюдяные окна священное дребезжание электрогитар; и сидят в сторонке пожилые люди, оставив в стороне свои инструменты; улыбаются печально, глядя на беспечных выпускников.
Боже, где они, его одноклассники?
Вот, спустя тридцать лет, стоит он на пепелище своей юности.
Где они?
Нет ему ответа.
Но стоп-кадр запечатлел в его памяти всех их, участников вечера – и учителей, и учеников.
Они выстраиваются по ранжиру; судьбы их неизвестны, и путь их во мраке.
Достаточно будет списка; никаких характеристик, никаких эпитетов, фамилии и имена, как на вечерней поверке в пропитанной солдатским потом казарме (с той разницей, что нет отклика, нет отзвука, нет гулкого эха ответа…).
…А потом их всех посадили в автобусы и повезли на славный бурлящий бульвар, и всю ночь напролет они гуляли по кипящей от зелени набережной…
Кругом шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея…
…И, алея, метался закат по подковообразной бухте, расшвыривая драгоценные осколки солнца вдоль безжалостно растянувшегося бульвара.
О, этот бесконечный бульвар!
О, эта загнанная страсть к променаду; прекраснодушные парочки, медленно фланирующие в направлении к будущей страсти; лазурный перепев дерев; ажурные ограды на берегу; ресторанные запахи, порхающие в небе, как раздраженные мотыльки!
Все это было…
И… ушло.
И… замело пылью времен, отдалило лиловой лентой расстояний, затуманило взоры, забросало песком, забрызгало маслянистыми волнами.
Но тогда…
…Тогда они неслись белой послушной стайкой вдоль бесконечной нарядной набережной; справа оставался обрюзгший Дом правительства с непременным заплесневевшим Лениным, протягивавшим руку в сторону бульвара; далее следовали дома, приснившиеся из девятнадцатого века; Театр оперетты, опирающийся на традиции кафешантана, с такими же дешевыми и непритязательными постановками; знаменитый дом, построенный в конце девятнадцатого века по проекту безумного архитектора-итальянца, который, как сказывали, по какому-то странному умыслу оставил возведенное им здание без туалетов (и это было весьма странным даже для того, еще не сошедшего с ума девятнадцатого века); и, наконец, – если идти бульваром – взору напротив представала старинная сторожевая башня, выпавшая из Средних веков…
– Почему ты вдруг замолчал? – спросила Ира.
И вдруг ему захотелось сказать ей обо всем – о том, что не сказал тогда, в этой шкодливой школе, о чем не говорил все эти годы, сказать ей, сегодняшней, чей голос был так сладок, словно оставшийся в строчках его любимого Блока —
…И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад…
Не придет назад…
Но: сказать ей – сей час – сказать – выдохнуть – все, – спросить:
– Милая, родная, как получилось, что образ твой, мучительный и зыбкий, шел за мной по пятам, преодолевая преграды забвения?!. Скажи мне, милая, в какой из вечных книг могу я найти ответ на терзающий меня вопрос: что ты значишь в моей судьбе?!.
Все перемешала мешковатая рука судьбы: сон, явь, прошлое, настоящее, будущее – так, что ты уже сам не понимаешь, в каком мире пребываешь сам – неземном ли? наземном ли? – а пребываешь ли в мире, в ладу с самим собой, со своей душой, со своим сердцем?..
И: …чувствуешь, как тоненькая капелька света стекает по твоей щеке, шаловливо щекоча кожу, да и пропадает куда-то, исчезает. Но остается ощущение, которое кожа запоминает, как дискета. И как дискета, введенная в дисковод, оживляет файлы на экране, так и кожа способна неожиданно – ни с того ни с сего – воспроизвести ощущение от капельки света, скатившейся по щеке.
Как-то, поддавшись настроению, он сел за компьютер и написал Ольге подробное письмо. Там, в частности, были и такие строки:
«…Очень интересно то, что Вы рассказали об Ире. Я не знал, как складывалась ее жизнь. Но мне всегда казалось почему-то, что она – самородок; то есть самородок как человек, как женщина. Повторяю – это всего лишь мои догадки, не более. От нее исходила какая-то необъяснимая эманация обаяния, прелести, свежести.
И то, что Вы рассказали, как она вела себя, когда дело касалось ухажеров или поклонников, говорит о ее природной тонкости, такте.
Я думаю, что Ирка вполне могла блистать где-нибудь в свете, могла бы стать политиком, женщиной, от которой сходили бы с ума орды мужчин.
От нее исходил какой-то небывалый свет; но, увы, свет этот не был оценен и огранен в соответствии с его ценностью.
Мне еще кажется, что Ира была удивительно порядочным человеком, не способным на подлость или на низость, обман или предательство.
Признаюсь Вам, Оля, я влюбчивый и увлекающийся человек; кроме того, Бог послал мне удивительную жену, какой я, наверное, не совсем достоин; это женщина из породы аристократок. Но вот Иришка всегда жила у меня в каком-то потаенном уголке моего сердца, будучи единственной ниточкой, связывавшей меня с прошлым, мирившей меня с городом моего детства и юности и всем абсурдом тамошнего существования.
Ириша – это нить
