вокруг дома, крепко взявшись за руки, как научила их пришлая ведьма. Вдруг из дома раздалось хрюканье. “Мы не знали, что Эльза держит свинью”, – переглянулись женщины, но старуха затрясла головой, а когда те испуганно замолкли, шепотом сказала: “Не свинья. Сама. Но еще рано, пока не так ей сладко”. Так простояли они еще немного, и тут из дома донесся волчий вой, так что бабенки наши чуть не бросились врассыпную, решив, что к Эльзе забралась волчица. Но старуха снова шепотом выбранила их, а про вой сказала, что воет сама Эльза, от наслаждения, но нужно дождаться “третьих песен”, чтобы уж наверняка. Этих “третьих песен” ждать пришлось долго, так что наши сельские Эринии стали уже подмерзать, дуть в ладони и легонько притопывать… Тут вдруг из избы и правда донеслись песни. То есть не песни, а такие дикие звуки, что все так и застыли. Нельзя было поверить, что подобные восклицания могло издавать человеческое горло, да еще от радости… Иные, впрочем, утверждали, что “песни” эти были пожалуй что и красивыми, просто уж больно страшными… “Вот теперь пора”, – прошептала старуха и, держа перед собой заранее приготовленный чан с нечистой кровью, ворвалась в дом; следом за ней бросились еще две из наших, держа перед собой факелы».
Монах замолчал и снова поглядел долгим взглядом на доктора, ища в его лице отклик. Но доктор ушел в себя, куда-то в центр своей головы, где, как в мастерской ваятеля, день и ночь вытачивались фигуры новых и новых мыслей, мужские и женские… Доктор поднял глаза. Всадники уже давно покинули лес, но пространство, по которому они ехали, не было знакомо ни доктору, ни монаху.
«Дальше всё было так, как обещала старуха… – Отец Мартин вздохнул. – Или почти так. Эльзу они нашли раздетой и как бы окаменевшей; когда она, выпучив глаза, попыталась подняться, облили нечистой кровью и прочли заклинание; та снова рухнула и уже не могла шелохнуться. На столе были видны остатки трапезы и череп. Удивительнее было то, с кем Эльза делила эту трапезу и ложе. Парень был не из наших рудокопов; едва к Эльзе ворвались, мо́лодец выскочил из кровати и заметался по горнице, как молния, распахнул окно и сиганул вниз; раздалось ржание и стук копыт. Все, однако, божились, что никакого коня они возле избы тогда не видели, и…»
Не договорив, монах снова тихо рассмеялся.
«Эту историю вы придумали сами, – сказал доктор. – Или вычитали где-то. К чему вы мне ее рассказали?»
«Мы беседовали с вами о буке, доктор. О том, что древние германцы вырезали на нем свои писания, имевшие таинственную силу… Так вот, у той Эльзы потом нашли много таких буковых дощечек. На них были имена жителей, потом всё это сожгли вместе с ее домом… А той, другой ведьме, предлагали остаться: мол, в поселке, как ни крути, должна быть своя колдунья… но она ушла. Забрала корову и ушла».
«Это вы тоже выдумали, – добавил доктор, глядя куда-то в сторону. – У вас какой-то напуганный ум, отец Мартин. И вы слишком щедро делитесь вашим страхом с другими, со всей Германией, со всей вселенной. Вы хотите наполнить ее дымом своего страха».
«Это притча, господин доктор. И рассказана она, чтобы призвать вас к покаянию. Покайтесь, господин доктор!»
«Так я и думал», – вздохнул доктор.
«Под несчастной Эльзой здесь подразумеваетесь вы и ваш несчастный ум. Под посещавшими ее рудокопами, а также духами подразумеваются ваши умственные похоти и философские учения. Остальное вы можете разгадать сами».
«Уже разгадал».
«Покайтесь же».
Доктор молчал. Потом показал рукой куда-то вперед:
«Что это за город?»
«Разве не Веймар?» – чуть приподнялся в седле монах.
Впереди, среди холмов, виднелись стены и башни. Небо над ними было все таким же серым и металлическим.
«Обычная история, – вздохнул доктор. – Furor spatii. Бешенство пространства. Это Наумбург, поздравляю вас».
«Не может быть. Наумбург находится гораздо дальше; мы не могли его достичь так быстро».
«Хорошо еще, что нас не постиг furor tempori, бешенство времени. Мы могли бы прибыть в Веймар… в Веймар! Но – старцами. Или детьми. Или я был бы старцем, а вы – юнцом. Вас бы это больше устраивало?»
«Но у меня нет дел в Наумбурге», – задумчиво сказал монах.
«У меня тоже. Но разве пространству есть дело до наших дел?»
Всадники остановились.
Прямо перед ними по снежному полю шла женщина. Шла медленно и устало и так же медленно помахивала длинной хворостиной. Перед ней, слегка покачиваясь, шла черная корова. Женщина, не слишком старая, тоже казалась какой-то черной; верно, от слишком белого снега, окружавшего ее. Она тоже остановилась и равнодушно поглядела на всадников. Потом махнула хворостиной и снова пошла, поднимая и опуская ноги.
81
– Для чего ты поступил в училище?
– Чтобы получить ответ, что такое ад.
– Получил?
– Он меня не устраивает.
– Это и есть ад.
– Что?
– Когда «не устраивает».
– Меня не устраивает не ответ…
– А что?
– Сама его логика. Что ад есть то, что превосходит наше сознание.
– Чем плоха эта логика?
– Это логика «кирпича».
– Чего?
– Белого кирпича… знак, белый кирпич на красном фоне. «Въезд запрещен».
– Давно не садился за руль.
– А когда-то садились?
– Когда-то садился.
Один голос принадлежал ему.
Второй – тоже ему, но другому. Тому ему, которым он так и не стал.
82
Herr Lieutuant Adam, in Erfurt.
Canon und Professor Agricola, in Erfurt.
Albrecht, Schneider, in Erfurt.
Amlung, Kaufm, in Erfurt.
83
Господин лейтенант Адам, в Эрфурте. Каноник и профессор Агрикола, в Эрфурте. Альбрехт, портной, в Эрфурте. Амлунг, купец, в Эрфурте. Доктор Апелль, в Эрфурте. Пастор Арманн, в Эрфурте.
Продолжаем.
Господин член городского правления Бахманн, в Эрфурте. Профессор Бадер, в Эрфурте. Бадштубе, купец, в Эрфурте. Барт, купец, в Эрфурте. Господин Бартол…
«Что значит Biereige»?
«Что?»
«Вот. Herr Bartol, Biereige in Erfurt».
«А что ты читаешь?»
У него слегка дернулась щека. Ему не нравилось, что эта очередная фрау Фрау так быстро свернула на «ты». И сама она ему тоже не нравилась. И что лезет к нему в планшет своими серыми глазами.
«Вот», – он ткнул пальцем.
«А, швабахер!»
«Что?»
«Готический шрифт, швабахер… Что это за имена?»
За окном электрички возникли белые ветряки. Он стал смотреть на них. Пролетали желтыми пятнами поля цветущего рапса. Когда-то он восхищался ими.
«Ну, Bier – это пиво, – в ее голосе теплился огонек обиды. – Biereige – кто его делает».
«Спасибо», – кивнул и снова принялся за имена.
Господин Бартол, пивовар, в Эрфурте. Аптекарь Бауэр, в
