Эрфурте. Байхлинг, токарь, в Эрфурте. Профессор Беллерман, в Эрфурте. Бендлеб, житель Большого Госпиталя, в Эрфурте.
Чтение имен его успокаивало.
Имена людей, когда-то живших. Давно. Что от них осталось? Имя. Вся их одежда, все молекулы, пот, волосы, пуговицы, нечаянные слова, кашель – всё сжалось до имени.
Имя останавливает время, притормаживает его, как красный огонь светофора.
Предположим, идет дождь. Включается звук: шум капель, урчание мотора, сопение девочки на заднем сиденье. Красный свет на ветровом стекле машины, размноженный каплями. Так и имя.
Особая тишина кладбищ. Имена, только имена. Картотека имен: ниже годы жизни, иногда фотография. Ходить, молчать и читать, изредка облизывая сухие губы.
То же и библиотеки. А не потому что «Соблюдайте тишину!». Особенно каталожные залы. Люди движутся по ним с кладбищенской сосредоточенностью.
Выдвигают длинные ящики, перебирают карточки, как плоские пыльные кости.
Он снова посмотрел в стекло.
Ветряки кончились, зажелтели рапсовые поля.
Снова начались ветряки.
Некоторые едва шевелились, другие – довольно быстро; некоторые стояли.
Сегодняшняя фрау Фрау сидела как восковая фигура, глядя перед собой. Он вспомнил, как на вокзале она звонила в какую-то клинику; долго, с аппетитом что-то обсуждала, его анализы, снимки. Сколько ей, интересно, лет?
От нее он не смог бы создать ни одного двойника. Ни одного.
Она что-то почувствовала и моргнула. Достала кока-колу из рюкзачка, приготовила губы к контакту с горлышком. Жидкость уменьшалась, толчками, пуская бурую пену.
Он снова спрятался в имена.
Это была книга об Эрфурте, старая книга, «Эрфурт унд даз Эрфуртише Гебит, нах географишен, физишен, штатлихен, политишен унд гешихтлихен Ферхэльтниссен».
Эрфурт и эрфуртская область в географическом, физическом, государственном, политическом и историческом отношениях.
Отпечатано в Готе, год 1793-й.
Несколько раз уже брался за эту книгу, сидевшую у него в планшете. И всякий раз увязал в именах. Это был список людей, подписавшихся на эту книгу. Ферцайхнис дер Геррен Субскрибентен.
Эти имена, казалось, говорили больше, чем все эти «физишен» и «политишен».
Их ряд тянулся по рапсовому полю, бесконечно, как эти ветряки. Они стояли и глядели на проносившийся мимо поезд. Некоторые снимали шляпы и махали ими.
84
– Почему вы решили уничтожить этот мир?
– Я хотел помочь Богу.
– Он лично попросил вас об этом?
Разговор имел место в кабинете. Отвечая, Сожженный разглядывает кабинет.
Аквариум.
С нового абзаца: Аквариум с рыбками. Подсвеченный искусственным лунным светом. Это тоже с нового абзаца? Нет, можно в этом же…
Что такое аквариум в комнате? Катехон.
– Итак, вы признаете, что вашей первой пробой был теракт одиннадцатого сентября?
Он вздохнул и поправил стягивавший горло свитер:
– Это не был теракт.
– Хорошо, что это было, по-вашему?
– Я уже говорил. Совмещение двух хронотоков.
За столом задвигали пальцами, что-то проверяя в планшетах. Если бы не боль…
– Поток альфа, стабилизирующий настоящее. И один из дельта-потоков, вызванный из темпорального архива.
Перед ним поставили стеклянную емкость, наполненную зеленоватым светом. В ней, как в аквариуме, плавало что-то серое и жалкое.
– Что это? – Он поднял глаза.
– Фрагмент вашего мозга.
Он наклонился и стал разглядывать.
85
Он еще раз посмотрел на фрау Фрау. Надо всё-таки дать ей какое-то имя… Гретхен. Будешь Гретхен. Стоп. У нее ведь может иметься свое имя. Она как-то представилась. «Меня зовут… (шел ряд звуков). Я буду сопровождать вас в Наумбург». Вот этот ряд звуков он не мог сейчас воспроизвести. Его мысленные руки шарили в каталоге, выдвигая длинные ящики.
Звучало: Господин Бартол, пивовар, в Эрфурте. Аптекарь Бауэр, в Эрфурте. Байхлинг, токарь, в Эрфурте. Профессор Беллерман, в Эрфурте…
Можно было, конечно, спросить. Простите, у вас ведь, кажется, должно быть имя. Не могли бы снова его про-из-нес-ти?
Ее обиженное лицо станет еще более обиженным.
Вид за окном стал замедляться. Они подъезжали к Наумбургу.
86
Они подходили к собору. Он вспомнил, для чего они сюда приехали: ради этого колючего собора. Даже не самого собора, а той, кто жила в нем своей холодной жизнью.
В соборе было и правда холодно. На улице был май, в соборе темнела осень. Он не удивился, если бы услышал здесь звук палой листвы под ногами.
Он быстро замерз в одной рубашке. Вероятно, он как-то это выдал, каким-то движением. Поежился, например.
Он вспомнил свою поездку в Фульду. Туда он ездил ради женщины, ради Мерги.
И сюда он приехал тоже ради… Что-то мягкое легло на плечи и пошевелилось, он оглянулся. Фрау накидывала на него куртку. Судя по движению губ, просила надеть ее.
Стоит подумать об одной женщине, как рядом возникает другая. Как будто подглядывает за его сознанием через замочную скважину в затылке. Потом резко открывает дверь и входит в голову, как вот сейчас с этой курткой.
Бедную Мергу сожгли. Как ведьму – см. выше. Таково было решение Европейского суда, оно не подлежало обжалованию. В животе у нее был ребенок. Они были уверены, что отцом этого ребенка был падший ангел. У них были неопровержимые доказательства.
Даже в куртке здесь было зябко.
Он сделал еще два шага вперед и поднял голову.
«Ну вот я и приехал».
Она посмотрела на него сверху и улыбнулась.
87
На ней были тот же плащ и та же корона, какие он видел в Турции. Но там было солнце, а здесь… Рядом стоял Эккехард. Неудобно назначать свидания в присутствии мужей, пусть даже каменных. У Эккехарда были круглое лицо и круглые, чуть навыкате, глаза. Широкая шея и каменные кудри с облупившейся темной краской.
Муж держал в руках каменный меч и молчал.
Она стояла рядом, и ей тоже было зябко. Она куталась в длинный плащ, но он не согревал. Она подняла воротник. Звали ее Ута. Ута – а ту? Мерга. Но речь будет об Уте. Он застегнул куртку на молнию.
Ута фон Балленштедт, год рождения – около 1000-го, в щели между двумя тысячелетиями. Из щели дуло Великим Холодом. Тук-тук. Германия ожидала конца света, лавки закрывались, повсюду были слышны удары молота: заколачивались окна. Тук-тук. В тот год она родилась; родилась и заплакала, как все новорожденные, вносящие за вход в этот мир пошлину из слез. Она воспитывалась в монастыре, читала, играла на органе, знала лекарственные травы. Конец Света, которого так жадно ждали и к которому запасли столько святых и безумных дел, так и не наступил. Ее маленькие пальцы нажимали на клавиши, орган гудел. Ее выдали замуж. Да, за этого, с длинным мечом. Возможно, она любила его. Возможно, была с ним одной плотью, как и положено добрым супругам. Но детей не было.
