который?
Я всматриваюсь в лица пожарных. Отыскиваю того, что помоложе, и цепляюсь за него:
– Скажите… – Он даже не смотрит, словно меня нет. – Скажите, пожалуйста, там был ребенок. Вы нашли ребенка?
Они замыкают меня в кружок и говорят друг с другом, я не понимаю смысла фраз, но чувствую, что меня не замечают, хотя я здесь, между ними, и хочется врезать кому-нибудь или заорать, я набираю в грудь воздуха, много воздуха, и, когда я уже готова трясти их, чтобы добиться ответа, передо мной возникает добродушный усатый дядька в форменном бушлате и гладит меня по голове – можно подумать, это я потеряла дом.
– А ты ему кто?
– Тетя. – Считай, никто я ему, видела два раза в жизни. – Мы с его бабушкой приехали, ей плохо.
Огромная перчатка увесисто хлопает меня по плечу. Я не понимаю, почему он смеется.
– Трое их там. Повезло твоему племяннику – в рубашке родился. У него сегодня второй день рождения, подрастет – пусть дважды празднует. Когда рвануло, в коляске лежал! В подъезде под лестницей. Пацан – кремень! Во-он там.
Я знаю. Знаю – и бегу со всех ног к пожарной машине, за которой и правда стоит коляска, а в ней – упакованный Митя, я хватаю его, стискиваю так, что он кряхтит, ничего не понимая со сна, и утыкаюсь носом в его горячую щеку. Проспавшись, Стефа потащила его на прогулку. Возможно, ее выгнали, чтобы не мешала отдыхать после вчерашнего. Отправили за добавкой. Попросили убрать ребенка. Или она сама не смогла уложить его в шуме и вынесла, чтобы поспал хотя бы в подъезде. Главное, она сунула Митю в комбез и уложила в коляску, а потом вернулась в квартиру, чтобы… Да мало ли что, но он вот, со мной.
Трое. Стефа и родители. А Илья?
– Мам! – зову я. – Ма-ам! Он живой! Живой!
И только когда никто не откликается, а тетя Поля глядит на меня сквозь белесую пелену, хоть и протягивает руки навстречу, я понимаю, что ошиблась. Сказала не то. И повторяю просто:
– Живой.
* * *
Мы засиживаемся над списком покупок до часу ночи. Квартира не приспособлена для жизни маленьких людей, наш бюджет – тоже. Покупать решаем только самое необходимое, но даже из этого хватит не на все. Кроватку и манеж тетушка обещает попытаться раздобыть на работе: наверняка у кого-то завалялись.
– Можно я куплю электрический чайник? – Я сижу, подперев кулаком щеку, и даже не пытаюсь открыть глаза.
– А с нашим что не так?
– Он ме-едленный.
Ручка скрипит. Значит, пишет. Но нужно еще дождаться опеку, а у нас нет никаких документов, подтверждающих родство. Тетя Поля уже вцепилась в Митю так, что его пришлось бы отбирать силой. Она искренне верит в то, что ребенка отдадут просто так. Только взглянут на нее – и отдадут. Мне же представляется другой сценарий: Митя отправляется в дом малютки, а мы – по инстанциям, трясти бумагами и кочевать из кабинета в кабинет до его совершеннолетия…
Нам нужна помощь. И я знаю только одного человека, способного оказать ее прямо сейчас. Человека, имевшего дело с процедурой усыновления целых пять раз. Это мама Саввы.
– Майка, как мы теперь будем, а? Ребенок! Это ж…
– Обычно, – зеваю я. – Хорошо. Завтра я погуляю, послезавтра вы.
– Слушай, хватит уже мне выкать. Что делать-то? Хоть с работы увольняйся. А я знаешь что думаю? Нехорошо, конечно, но мысли такие… Вдруг он, мальчик этот, ну… не наш?
Ко мне он точно отношения не имеет. Седьмая вода на киселе. Я и брата-то на улице встречу – не узнаю. Но Митя – он человек, хоть пока и личинка. Лежит сейчас на тетушкиной кровати, подоткнутый со всех сторон одеялами, чтобы не укатился: помыли, накормили – гуд! А ведь мог бы лежать не здесь. И меня пятилетнюю мог бы увести с собой «кашка» – и я тоже не сидела бы здесь. Или вот вчера…
– Наш, – говорю. – Вылитая я в детстве. Спокойной ночи.
– Майя.
Замираю на пороге. Голос тети звучит по-новому. По-маминому он звучит.
– Я рада, что ты со мной. Когда вернется Дима, мы как-нибудь уместимся. Тебе не обязательно от нас уезжать.
– Я подумаю, – говорю веселеньким голосом, чтобы она не догадалась, что я мгновенно расклеилась. – Спасибо.
Наверняка она еще долго не ляжет, достанет семейные альбомы и будет листать, выискивая сходство между фамильными чертами Зарецких и круглой мордахой внука, а я прокрадываюсь в комнату и по привычке проверяю телефон – там несколько непрочитанных сообщений от Маши и одно от Саввы: завтра его выписывают.
Есть еще кое-что. Уведомление во «ВКонтакте». Мне так давно никто там не писал, что значок не сразу бросается в глаза. Илья? Влажный палец оставляет на экране следы. Под моим одиноким сообщением «Где ты?», которое так и осталось непрочитанным с нашей поездки, появилась фотография: вид из окна электрички, желтеющие березы вдоль лесополосы. В стекле отражается то, как Илья делает этот снимок: его телефон, рука и половина лица. Алые цвета заходящего солнца. И я рада, что он не пропал без вести. Долго подбираю слова, набираю и стираю соболезнования, наконец пишу окончательное и прячу телефон под подушку.
«Удачи».
* * *
– Майка, что вообще происходит? Майка-а! – должно быть, в сотый раз повторяет Маша, пока мы наворачиваем круги вокруг утыканной бычками клумбы. Из-за этого кажется, что время дало сбой и теперь так будет всегда: коляска, клумба, «Майка». – Апрелевы угорели, Илья пропал. Может, это он их подорвал?
– Не может. Он уехал из города вечером. Сразу после того, как сбежал из гаража. Его уже не было, когда они пили и ложились спать. Прислал мне фотку из электрички, на ней есть дата и время. Это просто взрыв газа, не нагнетай. Газом у них действительно всегда воняло.
– Ужас, – говорит она и зябко ежится. – А про Стасю слышала?
– Что – про Стасю?
Сегодня тепло, но ужасно серо. Мы настолько привыкли к солнцу, что кажется, будто осень никогда не настанет. Но она все равно будет, как бы намекает этот день.
– Она не ходит на занятия, боится. За ней мужик какой-то гнался. Сначала шел от магазина, а за оврагом она побежала, и он побежал. Повезло, что встретила соседа, он ее до дома довел. Теперь она думает, что это маньяк.
– Был бы маньяк, об этом бы уже все говорили.
– Ага… – Она затягивается и передает мне айкос. Я не разрешаю ей дымить обычной сигаретой рядом с Митей даже на прогулке. – Со всей компанией Джона беда какая-то.
– При чем тут Джон?
– Скажи честно, это ты их прокляла?
Тоже мне, нашла ведьму. Стала бы я записывать подкаст, если бы умела расправляться с обидчиками с помощью потусторонних сил.
– Видимо, они выбесили само мироздание, – решаю я. – А где сейчас вообще Джон?
– Не знаю. Давно его не видела. В царстве своем сидит, наверное, или как он это называет?
– Владения.
– Ха! Но онлайн он бывает – значит, живой. Мать Вики на него заяву написала о доведении до самоубийства.
– Да ладно! Серьезно?
– Она в курсе про магию и вот это все из твоего подкаста. Так что да, вполне серьезно.
* * *
– Ни за что не догадаешься, – говорю я тете Поле, – кто та женщина, которая приезжала говорить с опекой.
Из ее спальни слышится короткий писк. Мы одновременно замираем, прислушиваясь, но нет. Тихо.
– Ты про Елицу, что ли? Хорошая. Никогда ее раньше не видела.
– Ее фамилия Терпигорева. Это мать моего друга и…
– Ой, все, знаю-знаю-знаю. Из этих!
– Ага. – Я растягиваю губы в улыбке. – У нее пятеро приемных и двое своих.
– Ладно, езжай. Только не задерживайся, мне без тебя… Тревожно.
Я собираюсь за ползунками, чепчиками, шапочками и зимним конвертом. Сюда же входит все для купания, минимальный набор игрушек и так, по мелочи. Если честно, предвкушаю эту суету. Сама не вышла из возраста, когда вопишь при виде маленького костюма единорога или шампуня с Олафом из «Холодного сердца». Так что я с готовностью надеваю наушники поверх шапки, прощаюсь с тетушкой и выхожу из подъезда.
В автобусе сажусь у окна и листаю галерею фотографий: точно, Илья уехал раньше, да и не стал бы он никого подрывать – зачем? Они и так на него плевать хотели. Просматривая, натыкаюсь на скриншот с контактами Сани Сориной.
Хочу с ней поговорить. Я использовала ее материалы в своих выпусках, и было бы логичным пригласить ее
