Саша Степанова
Не говори маме
Книга издана с согласия автора
Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения правообладателя.
© Саша Степанова, 2023
© Издание, оформление. Popcorn Books, 2024
Cover art by Evangeline Gallagher © 2024
* * *
Пошел мужик в лес на охоту, никакого вещества не принес, только сказку с очень дурным концом.
«Мешок без дна», фильм Рустама Хамдамова
Запчасти для счастья
Все вокруг повторяли: «Как можно было не заметить такое?»
Страшно думать, но и перестать не получается – как можно было не заметить такое, когда мы гуляли, смеялись, дышали и иногда спали вместе?
Теперь моя электричка то летит, то крадется к станции «Красный Коммунар». В новую жизнь. От старой остался твой конверт с кривой припиской: «Посмотри, кем я стал. Только не говори маме». Он пришел заказным письмом – забрала на почте вчера вечером, но так и не вскрыла. Сейчас я отрываю край – внутри листки с распечатанным текстом.
Я должна была прочесть это и решить, как нам обоим жить дальше? Пойти в полицию? Вопреки всему поклясться тебе в любви и верности? Или сначала поклясться, а потом – в полицию?
Эти журналисты нарочно выбрали лучшее фото, ты там совсем как в жизни: волосы на глаза, приоткрытые губы, в расфокусе – городские огни. Я не знаю, кто сделал снимок, кто поймал тебя в объектив, кто был рядом с тобой и увидел тебя таким. Они хотели показать, что убийцы бывают симпатичными, интересными, умными, душой компании, что в убийц можно влюбиться… Тебя уже нет, но в тебя все равно влюбляются.
Тебе, наверное, плохо было, а я ничего не заметила.
Знаешь, я поступила в колледж. Экономика и бухгалтерский учет – почти как в Вышке[1]. Буду учиться здесь, зато не потеряю время: через год и десять месяцев – диплом. Мне нужно было уехать, дома стало… тяжело. Невозможно.
До сих пор ловлю себя на том, что боюсь людей. Нет ничего хуже их взглядов. Будто кто-то может меня узнать, и все начнется заново. Я боюсь подъездов, незнакомцев в лифтах, боюсь кассирш в супермаркетах, социальных сетей, сумасшедших старух, мамочек с колясками, блогеров, попрошаек, пассажиров метро… У меня паранойя. И вот этой стопки бумаг на коленях я боюсь тоже. Не могу заставить себя прочесть. Вдруг со мной действительно что-то не так? Вдруг я тебя пойму?
Садистка – самое невинное из того, как меня теперь называют.
Я читала про жен маньяков, но стало только хуже. Джули Баумайстер находила на участке фрагменты костей и внушала себе, что это реквизит медицинской школы отца-анестезиолога. Дарси Брудос не слышала криков жертв, которых ее муж пытал в гараже за домом. Елена Попкова не верила, что ее муж совершил восемьдесят убийств, и бросила его только после приговора суда. Феодосия Чикатило не замечала крови на одежде супруга и его приставаний к собственному внуку. «Как же так, Андрей?» – спросила она после ареста.
Как же так, Март?
Людмила Сливко считала своего мужа стеснительным и скромным, а он не ложился с ней в постель, потому что предпочитал мальчиков из турклуба «ЧЕРГИД». Он их пытал. Здание клуба потом подожгли местные жители.
Машина, которую ты подарил, сгорела прямо на парковке у дома – какой-то журналист отыскал и ее, и мой адрес. В статье номер машины был скрыт, но потом та же самая фотография появлялась в других – уже с номером…
Жены маньяков меняли паспорта и прописки, забирали детей и бежали туда, где их никто не знал. У меня теперь тоже другая фамилия – мамина, и Майя Жданова, встретив Майю Зарецкую, не узнала бы в ней себя. Я покрасила волосы в черный и обрезала их так коротко, что голова кажется теперь совсем невесомой. И шее непривычно холодно – я научилась носить шарф и шапку, совсем как в детстве. Даже город сменила, но не могу сменить себя – сделать то единственное, что могло бы мне помочь.
Он смотрит на меня. Мужчина напротив. Смотрит дольше, чем принято между попутчиками, и пристальнее, чем если бы я показалась ему интересной. Он точно меня узнал – и скажет. Сейчас он скажет мне…
«Та самая тварь из новостей!»
Половину моего лица закрывает медицинская маска, но это не помогает. Я прячу глаза, делаю вид, что увлечена своими бумажками, хоть и не собиралась читать. Мельком замечаю несколько фраз. Этого достаточно, чтобы понять: у меня в руках твой дневник.
Я презираю нищих духом. Я презираю страждущих. Я презираю кротких. Я пре…
Господи, думаю я, хватая свои вещи и устремляясь к тамбуру, неужели мне придется прочесть это, чтобы поверить: ты избивал бездомных, отрабатывал на них приемы армейского боя и резал еще живых людей, как скот?
Я не поверила даже после того, как увидела фотографии тех, кого ты вот так.
Я ничем не лучше Феодосии Чикатило.
Кстати, он ей ответил – за мутным стеклом тамбурной двери тянется бесконечный бетонный забор с колючей проволокой, дальше ангары, трубы и очертания жилых домов с редкими огоньками окон, – он ответил ей – шесть утра, небо обметано тучами, собирается дождь: – «Фенечка, я тебя не послушался. Ты говорила – лечись, а я не послушался».
Здесь нет никаких красок, кроме черной и серой. Пахнет сыростью. И даже фонари какие-то простуженные.
Я начинаю ненавидеть этот город с первого шага. Никто, кроме меня, на станции «Красный Коммунар» не выходит, и я в одиночестве стою с чемоданом и сумкой, вглядываясь в туман. На мгновение меня посещает трусливая мысль, что тетя Поля забыла о моем приезде, но нет – она появляется из дверей вокзала и спешит ко мне с протянутыми руками.
– Доехала нормально?
«Нормально» между нами означает, что никто не кинул в меня гнилым фруктом. Тетя Поля берется за чемодан, и мы идем к надземному переходу через пути, по которым связкой горелых сарделек тянется товарный состав. Наконец-то стягиваю маску, первый раз по-настоящему вдыхаю местный воздух.
Город поездов и вечных сумерек. Большинство местных жителей работают на вагоностроительном заводе – сейчас они унылыми запятыми в черных куртках прячутся под навесом остановки. Перестук колес по рельсам не затихает, вскрикивает электричка; люди делают вагоны, на которых никуда не уедут, чтобы заработать денег на продукты, которые съедят ради сил на то, чтобы делать вагоны.
Мы спешим. Отражение моих ботинок мелькает в мокром асфальте. Тетя Поля опаздывает на смену, а я должна успеть позавтракать до начала занятий. Обгоняем редких пешеходов, минуем пустующие в это время павильончики рынка. За решеткой ограды мокнут ржавая железная горка, перекошенные качели и веранда, разрисованная облупленными смешариками. Возле закрытого продуктового магазина, схватившись за голову, покачивается похмельный мужик с седыми волосами. Хмурая женщина тащит за руку сонного малыша в криво натянутой шапке.
Наконец сворачиваем во двор и идем по тропинке между кирпичными пятиэтажками и пустырем с торчащей в центре опорой ЛЭП. Монотонно гудят провода.
– Вот наш дом, – говорит тетя Поля. – Адрес: Электровозный проезд, 60, квартира 14. Запомни.
«Наш дом» на один этаж выше остальных и чуть более новый – не послевоенный, а времен хрущевской оттепели. Тетя Поля вдавливает три кнопки кодового замка. В подъезде воняет, как в сотнях других таких же, – грехом уныния.
– На второй, на второй поднимайся!
С каждым шагом густо исписанные стены сообщают мне все больше тайн здешних обитателей в подробностях, которых я знать не хочу.
За дерматиновой дверью нас встречает дымчатая кошка. Она обмахивает хвостом дверной косяк и удаляется, а я пытаюсь поверить, что вот он, мой новый дом – темный, размером с кроличью нору, с запахом всего чужого.
Пока я разуваюсь, тетя Поля стоит
