Валентином и описал ориентировочное место приземления. Мы же с Богданом сцепили руки, словно обнимали огромный баобаб, и старались не выпустить подростков из образовавшегося кольца.
– Пустите нас, – заверещала девчонка, – мы должны это сделать, должны…
Должны они.
Что за уговор с дьяволом?
Тут борешься за каждую лишнюю секунду, а эти ненормальные готовы сами лишить себя всех осознанных мгновений на планете, да еще таким страшным способом.
Шар же стремительно опускался, и, когда до земли осталось не более двадцати метров, подростки окончательно приуныли.
– Вы сделали только хуже, – печально вздохнул паренек с царапиной на подбородке.
На земле они окончательно сдулись, как и наш шар, и начали реветь почище младенцев. Оказалось, что без «синего кита» здесь не обошлось. На крыши многоэтажек стало невозможно попасть. Удивительно, что это произошло только сейчас, после того, как больше пятидесяти юнцов, которым какие-то уроды втемяшили в голову, что жизнь – это боль, и нужно с ней покончить как можно раньше, поступили именно так и сиганули, не раздумывая, вниз. Теперь же чуть ли не заколотили все выходы наверх, понавешали замков, понаставили решеток, наивно полагая, что количество суицидов резко упадет. Наивные.
Стали больше вешаться.
Резать вены.
Травиться лекарствами.
Колоть себя ножами.
Топиться в пруду.
Бросаться под машины.
И запираться в квартирах, включив газовую плиту на полную мощность.
А эти вот, особо одаренные, придумали прыгать с воздушных шаров. И ведь не пожалели 20 тысяч на такое дело.
– Вы не понимаете, – трясясь от слез, говорила девчушка (ее, кстати, звали Луиза), – они страшные люди, очень страшные. Они никого не жалеют.
– Никого, – подтвердили остальные.
– Если они узнают, что я провалила задание, они покалечат маму, они отрежут ей руку, или ногу, или и то, и другое.
– А у нас квартиру отнимут или подожгут.
– А у меня отца посадят.
– А у меня сестру изнасилуют.
И они стали еще бледнее и меньше, словно вдавились в землю.
– Что за бред? – не поверил я.
Но Луиза так вцепилась в мою руку, что та побелела, как потолок после покраски.
– Вы не знаете, они очень могущественные люди, они ни перед чем не остановятся.
– Так уж ни перед чем? – усомнился Леонид.
Он держал в руках термос и наливал чай, Богдан с Валентином раздавали кружки.
– Да, – подтвердил паренек с царапиной (его звали Игорь), – они поймали дядю Антона.
– Антон – наш одноклассник, – уточнила Луиза.
– Да, они поймали его, избили до полусмерти, хотя он мастер спорта по дзюдо, связали и сожгли заживо.
– Он тоже отказался выполнять задание, – вставил рыжеволосый Егор.
– А теперь все только хуже будет, – снова заревела Луиза.
– Нет в жизни счастья! Одни сплошные страдания! Боль и страдания! – подхватили остальные.
Какой-то клуб несовершеннолетних нытиков и пессимистов. Хорошенько им, однако, промыли мозги. Я дико взбесился. Голова закружилась так, словно я три часа не слезал с карусели, тошнота подступила к груди.
– Не надо при мне говорить про боль и страдания. Ясно?
– Почему?
– По кочану… Потому что у меня рак.
– Что?
Люди любят задавать глупые вопросы, когда слышат что-то неожиданное:
Что?
Чего?
Как-как?
Правда?
Серьезно?
В каком смысле?
Какой рак?
Как будто бывает много раков.
– Я же вроде четко произнес: «У меня рак».
– Серьезно? – еще сильнее заволновался Леонид.
Я кивнул.
– Ну и денек, – пилот устало переглянулся с помощником, – за что нам все это?
Я пожал плечами. Что еще я мог ответить?
– Я не проблемный. Со мной же не было проблем?
– Не было, – подтвердил Леонид.
– Вы даже не знаете, как вам повезло, – переключился уже на подростков я и стал их отчитывать как директор школы хулиганов, порвавших библиотечные книги или пронесших на дискотеку бутылку дешевой водки, – вы молодые, вы, пипец, молодые, у вас вся жизнь впереди, а жизнь – это ни хрена не боль, это самое ценное и прекрасное, что есть на свете. Ее ценить надо, ею надо дорожить, я, как и вы, не ценил, и вот пожалуйста, наказание. Раз не ценишь, то и жить тебе незачем. Таков закон вселенной. Вы даже не понимаете, как это тяжело, как это космически трудно осознавать, что у меня осталось всего 200, максимум 250 дней, и далеко не все из них будут такими… такими приятными, как этот, потому что ничего приятного в походах в больницу, в этих чертовых таблетках, в постоянной сдаче анализов, в этой блевотине и непрекращающихся болях – нет. Но даже, сука, один такой приятный день, когда осуществляются твои желания, когда можно не думать о боли и о том, что ты умираешь, даже один такой день ценнее остальных ужасных 200 или чуть больше дней. И ради него только и стоит бороться и не опускать руки. А вы сами решили лишить себя всего этого, – и провел этими самыми руками по кругу, демонстрируя «все это», – ну разве не придурки?
Я обвел всех взглядом, словно лектор после удачного спича, ищущий в глазах слушателей подтверждения того, насколько он способен воодушевлять других.
Правда, на подростков мои слова не сильно повлияли. Разве что Луиза посмотрела на меня с искренним сожалением и едва сдержала слезы.
– Вот, чтобы не ныть потом, о том, как хочется жить, но ты больше не сможешь, лучше покончить с нею как можно раньше, – огрызнулся Игорь. – Я никого не просил меня рожать, я, может, не хотел появляться на свет, – сказал он с заученной интонацией, как будто отвечал у доски.
– И я.
– И я, – подхватили остальные.
Луиза промолчала. Она, не отрывая взгляда, смотрела на меня. Бедная девочка. Угораздило ее связаться с этими «китами». Вернее, их угораздило, этих легкоранимых и эмоционально неустойчивых тинейджеров. А кто-то нагло и безжалостно воспользовался.
Родители, конечно, сами виноваты, проворонили чад, хотя, с другой стороны, как тут уследить? Как узнать, что они в телефонах этих своих делают, уткнутся, и все, мира вокруг больше не существует. Только непонятно, как они на эти группы натыкаются вообще. Их же должны мониторить, закрывать. Сноуден порассказал, что каждый наш шаг контролируют, но как-то не верится, судя по тому, что до сих пор никого не нашли и не наказали.
– Да вас реально не стоило рожать, с такими-то высказываниями. Сосунки неблагодарные, – не выдержал я, – хотите прыгать – прыгайте или вены себе режьте, только не осложняйте жизнь других. Вы не понимаете, что Леонида с Богданом могли посадить?
Валентин прокашлялся.
– И с Валентином. Оно им надо вообще?
Школьники молчали. А меня что-то понесло:
– Синие киты. Да вы знаете что-нибудь о китах?
– Они выбрасываются от тоски
