пустил в камыши, и через мгновение город оказался в кольце огня. Огонь поднимался всё выше и вдруг, по мановению руки князя сомкнулся над городом. Никто из хазар не вышел из-под огненного купола, и только тени от домов ещё несколько месяцев чернели на земле.
Лишь один из подданных кагана уцелел ― и то потому, что не успел вернуться домой со своим словарём.
Теперь он сидел среди гари, задумчиво перебирая листы, в которые ветер совал закладки из сажи.
Через три дня молодой хазарин сложил рукопись в ковчежец и, повесив мешок на плечо, растворился в степи.
А князь повернул домой, ничуть не беспокоясь о судьбе исчезнувшего города.
Шли годы, и князь по-прежнему наводил ужас на своих подданных. Он высох и постарел, но был так же крепок в седле.
Ходили слухи, что в полнолуние он летает над своим теремом и воет по-волчьи.
Князь и правда выл ― тоска наполняла его, и не было друга, с которым он мог бы вспомнить прошлое.
Поэтому он повадился говорить со змеями, что выползали на тёплые камни по весне.
― Ну ты, змея, ― говорил он, ― здравствуй. Мы опять встретились, ни от кого не ждал вестей, а от тебя, змея, и подавно… Но всё же, расскажи, как там, в родной земле, среди корней роз и между костей ― бараньих и человечьих?
Немногие из слуг выдерживали это зрелище, да и любой бы побоялся приблизиться к князю, когда в горле у него шипело и клекотало, а во рту ворочался змеиный язык.
Змеи внимательно слушали его и одновременно поворачивали к князю свои головы.
Как-то он с дружиной выехал на охоту.
Кони встали перед белыми костями, что лежали среди высокой травы.
Князь приказал своим слугам отъехать прочь, но его хромоногий слуга не успел убраться вовремя и услышал, как князь говорит кому-то:
― А у тебя хороший яд? Ты не заставишь меня долго мучиться?
Слуга не мог шевельнуться от страха.
Карлсон встал прямо у черепа коня, и точно жёлтая молния метнулась у его ног. Мгновение он оставался недвижим, а потом упал, как падает дерево. Он упал медленно и неслышно, ведь колышущаяся трава и ветер заглушают тут все звуки.
Степь отпоёт.
2022
Звезда охламона
Карлсон ехал по России. Так ему как-то посоветовал один русский ― «проездиться по России». Но этот русский был вполне безумен, да и дорога вполне подтверждала его безумие. Молодая графиня тряслась рядом в карете ― сначала ему казалось, что это будет забавное путешествие, но вскоре он возненавидел спутницу. Она оказалась тупа, как пробка. При этом графиня безумолку трещала о магнетизме, беседах с умершими, о грядущем и о том, что от Солнца оторвался кусок и теперь вот летит к нам. Когда Карлсон в очередной раз услышал, что отрывной календарь Брюса кончается в будущем году, он перебрался на козлы.
Где-то под Смоленском карета уронила колесо в русскую грязь, и кучер, философски подперев голову кулаком, уставился вдаль.
Карлсон пошёл, зачерпывая ботфортами жижу, к барскому дому, который он приметил ещё с дороги.
Он шёл по липовой аллее, пересекавшей парк.
Карлсон уже видел такие парки в русских усадьбах ― там, в потайном уголке, можно было наткнуться на каменную женщину со стрелой в руке, на урну с надписью на цоколе: «Присядь под нею и подумай ― сколь быстротечно время», а то и на печальные руины жилища, оплетённые плющом.
Здесь и вовсе над воротами висела масонская звезда, кованная неловким кузнецом, отчего все лучи у неё были розны.
Карлсон ещё раз проклял эту страну и идею путешествовать по ней с графиней фон Бок.
Но в имении их приняли радушно.
Среди русской грязи их всегда принимали радушно. Чем страшнее были дорожные колеи, тем щедрее были разносолы окрестных помещиков. Они были похожи на робинзонов, что залучили к себе странника, и радостно предлагали ему лакомства, смертельные наливки, а кое-кто норовил подтолкнуть к Карлсону крепостных Пятниц в расписных юбках, раздувая покамест самовары…
Но у Карлсона был свой самовар, довольно, впрочем, обременительный.
Всё так и произошло ― приём был душевный, почти удушающий. Карету, разумеется, никто не чинил, зато кормили как на убой. Карлсон уже сложил в голове сюжет про молодого русского дворянина, его тётку, каких-то соседей, что оказываются в итоге людоедами. Надо бы с кем-нибудь поделиться ― если он сумеет уйти отсюда живым.
Молодой хозяин, отставной сержант гвардии Григорий Охламонов, впрочем, вовсе не интересовался кулинарным искусством, зато интересовался графиней.
Карлсона это вполне устраивало, и он принялся учить молодого русского умению обращаться с женщинами.
От этих иностранных наставлений Охламонов запереживал. Его даже стошнило, когда Карлсон начал рассказывать о своих любовных успехах в Венеции, но потом молодой помещик как-то привык и втянулся.
Однако теперь вместо графини к Карлсону приставал помещик, живший по соседству. Его все звали просто «Дядюшка». Дядюшка был человеком странным и всё время видел один и тот же сон ― про свою свадьбу. Однако ж после обеда сон этот, и даже само воспоминание о нём покидало дядюшку Юрия Петровича ― до следующего утра.
Помещик быстро смекнул, что все великие и таинственные европейцы, что приезжали в Россию, имели прозвание на букву «К», и он докучал Карлсону вопросами о том, не он ли осветлял брильянт князю Потёмкину. Шпанские мушки его тоже интересовали, а также действительно ли Карлсон бежал из знаменитой венецианской тюрьмы через крышу. В первый же день дошло до главного:
― Может, вы и летать пробовали? ― спросил Юрий Петрович.
― А вот, извольте! ― и Карлсон, поднявшись в воздух, сделал круг по комнате.
И с тех пор гость пропал, по десяти раз на дню его преследовали одной просьбой:
― А летать-то будете? Перед обедом, а? А после?
― Летать ― это мне уже не интересно. Видите эту вилку?
― Ну?
― Хотите, я её съем?
― Да что мне вилка? ― дядюшка теперь не отставал от него. ― Вы бы воспарили б…
Чтобы спастись от дядюшки, Карлсон норовил улететь на реку и пугать там деревенских баб, полоскавших бельё.
Но через неделю одна из деревенских девок привела кузнеца, и тот достал низколетящего Карлсона оглоблей.
― Да! Это от души… Замечательно. Достойно восхищения, ― приговаривал Юрий Петрович, пока Карлсону меняли повязки. ― Нет, разными предметами у нас кавалеров отваживали, не скрою, но
