бээмпэшки пересекает полоса, будто неведомое существо попыталось направить стальную машину в кювет, либо еще дальше – к глубокому гибельному ущелью; в полуметре от первой полосы землю взрыхлила вторая полоса, более приметная, словно бы проделанная коровьим рогом.
Приподнявшись на реснице, Игорь с силой хлопнул ладонью по металлу бронетранспортера:
– Сто-ой!
Ему показалось, что механик-водитель бэтээра не услышал его, и тогда Игорь дробно и гулко замолотил по броне кулаком:
– Стоп-стоп-стоп!
Бронетранспортер остановился, окутался облаком густой мучнистой пыли. Игорь ткнул ладонью в полосы, грубо наложенные на гусеничный след БМП:
– Видишь, какой бык своими копытами землю вспахал.
За спиной у Гужаева на броне сидел сапер по фамилии Зимин – специалист опытный, хотя на погонах у него краснела всего одна лычка – ефрейтор. По справедливости, такой сапер должен иметь звание не меньше старшины. Гужаев повернулся к нему:
– Юра, проверь, что за возюканье нарисовано на гусеничном следе?
Зимин спрыгнул с машины, достал щуп, потыкал им в землю, обследовал коровьи шрамы, ничего не нашел и молча развел руки в стороны: чисто, мол.
Игорь поскреб пальцами затылок: не может быть, чтобы ничего не было, «прохоры» вообще-то стараются минировать все, даже пуговицы на одежде и галоши, забытые в кустах – вдруг за них шурави схватятся? Ради интереса хотя бы… А?
– А электроника чего говорит? – поинтересовался Гужаев, и Зимин послушно обследовал бээмпэшный след «саперным ружьем», покачал отрицательно головой: нету ничего!
– Значит, можно двигаться дальше?
– Можно, – уверенно ответил Зимин.
Американцы поставляют в Афганистан самое разное оружие, множество мин, причем мины и собственного производства, и чужого, изготовленные в других странах, дружественных к Штатам и враждебных к Советскому Союзу, естественно.
Американцы создали «клеймор» – осколочную мину направленного действия, технологию передали пакистанцам, и те сейчас шлепают эти «клейморы» на конвейере тысячами, каждая мина выплевывает в пространство по семьсот осколков. Произвели американские любители свободы и отравленную гранату, также милосердием не отличающуюся – с осколками, обработанными смесью ртути с хромом, запечатанными в пластик, теперь «прохоры», похрюкивая от удовольствия, сотнями развешивают этих красавиц на проволоке растяжек, затем располагаются неподалеку на привал в ожидании результатов своей трудовой деятельности.
Каждая отравленная граната – это тысяча осколков, и кто-нибудь, даже из самих «прохоров», хотя бы один осколок, да подцепит обязательно, это закон.
Попадались на дорогах и старые английские мины Мк-7, самые мощные из всех, которыми заокеанские благодетели вооружали «прохоров». Три месяца назад на такой мине подорвался бронетранспортер, на котором шел командир мото-маневренной группы Сергей Наумович, старший лейтенант.
Колеса у бэтээра отстригло, будто ножницами, запасной скат, который был привязан к броне тремя автоматными ремнями, очень прочными, улетел в никуда вместе с обрывками ремней, людей расшвыряло в разные стороны…
Серьезная мина Мк-7. Весит без малого четырнадцать килограммов, тротила в ней – две трети веса. Большой ложкой будешь есть – все не съешь.
Эх, мины, мины… Гужаев раньше много занимался ими, пока его не перевели в разведку, в маневренную группу, которую по прописанным обязанностям приравняли к штурмовой.
Не забыть никогда и «тээску» – итальянскую мину ТС-6,1, опасную, коварную, снабженную таймером. Корпус у нее пластмассовый и вообще все пластмассовое, из металла отштампован лишь боек, больше ничего. Найти такую мину может только собака, да еще опытный сапер с щупом, больше никто. Ни одна, самая чувствительная и мудрая электроника не берет «тээску» – просто не видит ее, не ощущает, не слышит и вообще считает зловредную итальянскую мину выходицей из иных миров, не имеющей никакой плоти.
Для тонкой электроники так оно и есть, а для чуткой собаки, для Найды или Рекса, – нет.
Из «тээсок» получались великолепные пластмассовые абажуры, каждый офицер, воевавший в Афганистане, считал своей почетной обязанностью привезти такой абажур для домашнего торшера, – такой торшер создавал в квартире уют и светился очень тепло, с приветливой нежностью.
Знали бы люди, которые потом где-нибудь в Златоусте или в Элисте, в Вологде либо в Минске будут восхищаться таким торшером и делать комплименты хозяину, чего стоит эта домашняя приветливость и вообще, на чем замешаны современные эстетические вкусы… Впрочем, все зависит от хозяина, от того, как он себя поведет.
Мины эти, все до одной, перебрал в своем коротком чутком сне Гужаев, он шевелился, стонал, разбрасывал в разные стороны затекающие руки, но, несмотря на чуткость, на то, что слух его ловил все звуки без исключения, даже очень малые, ни разу не проснулся.
Американская мина М-19 будет помощнее английской, но на дорогах встречается нечасто, американцы эту мину почему-то берегут, попадается она ныне все реже и реже.
Есть мины примитивные, пакистанские, которые могут бронетранспортер раскупорить, как розу, хотя слеплены они из голого тротила, запечатанного в пластмассу, взрывателем у такого заряда обычно бывает другая мина, противопехотная, небольшая…
Рядом «прохоры» часто ставят еще несколько мелких мин, иногда вообще громоздят их друг на дружку, этого добра не жалеют, строят «композицию» в расчете на сапера: он ведь обязательно будет топтаться вокруг мины, изучать ее и на одну из мин как пить дать наступит… В результате – взрыв. Пятка на ноге сапера будет отломлена, останутся только вялые окровавленные пальцы.
Сапер, конечно, выживет, отлежит свое в госпитале, но пара костылей, либо инвалидная коляска будут обеспечены ему до самой гробовой доски.
Это закон…
Зимин еще раз потыкал железным щупом в след, в полосы-выковырины и разрешающе махнул рукой: вперед, мол, господа-славяне!
Во сне Игорь даже услышал, как мягко захрустела спекшаяся от солнца пыль под его кроссовками.
– Зимин! – позвал Гужаев сапера, повторил зов, отметив про себя, что слышимость во сне на этот раз была никудышняя, звук двоился, потом позвал снова: – Юра!
Ответа не услышал – сапер словно бы растворился в пространстве, в следующий миг перед Гужаевым уже ничего не было, ни гусеничного следа, ни утопающего в рыжем дрожащем мареве простора, ни белесых строчек узких, длинных, словно бы присыпанных слабой копотью облаков. Гужаев словно бы провалился в глубокий туманный колодец – ничего не слышно тут и не видно ничего…
За стенами дощаника проскрипели ботинки двух дришей – солдат патруля, скрип обуви был разбавлен их разговором, говорили о каком-то Файзулле, перебежавшем на сторону «прохоров»… Видать, купили парня высокими гонорарами – ведь за убитого солдата-шурави сто тысяч афгани, за полковника – восемьсот тысяч, и это – огромная сумма, за пилота сшибленного вертолета живого или мертвого – миллион… Но платят хозяева только когда увидят, что уничтожен именно полковник или предъявлено обгоревшее тело второго пилота «Ми-8» в чине старшего лейтенанта. Впрочем, как «прохоры» добывают доказательства и что это за доказательства, Гужаев не знал. Хотя кое-что слышал…
Но к делу нынешнему это не имеет никакого отношения.
Кстати, на людей гражданских эта такса тоже распространяется. За убитого журналиста, человека сугубо мирного, неведомый кассир отслюнявливает, например, двести пятьдесят тысяч афгани.
В общем, расценки, как на рынке где-нибудь в Пешаваре или
