в крупном американском супермаркете, каких немало в столице Пакистана, и по многим позициям существуют скидки. Даже за украденный у советского солдата вещмешок рассчитываются афонями.
Эх, дриши, дриши! Видать, от тех храбрых солдат, которые когда-то лупили в хвост и в гриву английские экспедиционные корпуса, а также брили шею самому великому Киплингу, не осталось ничего, только пыль времени, да память… Для кого-то эта память была добрая, для кого-то – очень недобрая. Впрочем, история и время все расставят по своим местам.
Говор дришей затих, скрип ботинок также угас, будто опустился в воду – патруль двинулся проверять глухие места постоялого двора, в которых могла завестись какая-нибудь опасная нечисть, минут через пятнадцать голоса послышались вновь – нечисти в темных углах не оказалось, и дриши возвращались на исходную позицию.
Говорили громко, даже очень громко для ночного часа, дриши старались голосами своими поддерживать в себе боевой дух, жестикулировали, десантными ботинками с высокими бортами подбивали на дорожке голыши и комки спекшейся земли.
А Гужаев еще никак не мог отойти от затяжного сна, в котором видел завешенное маревом пространство, мины и дороги, даже в ключицах что-то тупо покалывало, рождало в голове тоскливые мысли, вспоминал себя, пору, когда был еще совсем необтертым солдатиком, не отличавшим деревянную фуру от стальной полевой пушки, а пистолет от поварешки и не узнавал самого себя.
Мины были бедой и для Джангула, это его роднило с разведчиками, делало близким к заботам этих умелых неразговорчивых ребят, поэтому, когда утром, в еще нерассеявшейся предрассветной темноте, он столкнулся с Гужаевым, то спросил, улыбаясь:
– Чего видел во сне?
Тот ответил, совершенно не задумываясь о том, что видел:
– Мины!
Джангул даже вздрогнул от этого ответа – он тоже видел мины, вот ведь как, покрывался холодной сыпью и стирал со лба острекающе холодный пот, – мины для грузовиков Афсотра были страшнее очередей двухствольных ДШК, ковра автоматных пуль и какой-нибудь дурной лихорадки, приносящейся с красными пылевыми метелями из Индии либо из глухого пакистанского захолустья, где водится не только опасная лихорадка, но и кое-что еще… Покачав головой удивленно, Джангул проговорил тихо, горьким просевшим шепотом:
– Я шесть раз подрывался на минах… Представляешь, шурави?
Шурави представлял. Более того, он подумал, что вряд ли в сороковой армии найдется солдат, который перенес бы шесть подрывов.
С другой стороны, все может быть, жизнь вообще способна преподносить такие сюжеты, которые ни один мудрец не сумеет выдумать. Были случаи, когда неопытный солдатик попадал под ковровый огонь, рядом с ним с тяжелым сопением шлепалась мина и не взрывалась, а когда солдатик уже решил встать с земли, около него падала еще одна мина… Она должна была превратить его в обычную рубленую котлету и сдобрить мелкой красной пылью, но мина, поворочавшись немного, поскрипев суставами, затихала, не взорвавшись. Такое тоже случалось, – в итоге ошалелый солдатик убегал в свой окоп. Гужаев об этом помнил, это было, было, это явь.
Случалось, что иной солдатик после подрыва бронетранспортера на мине улетал вместе с запасным колесом метров на тридцать от места подрыва, и хоть бы хны. Приземлялся – ни одной царапины. А должен был бы приземлиться рваный мешок, набитый переломанными костями. Кому как повезет – у каждого своя судьба.
– Через двадцать минут выезжаем, – сказал Джангул.
– Я понял, – Гужаев, подобно вежливому восточному человеку, неторопливо поклонился Джангулу. Все правильно. Во-первых, Джангул – начальник, во-вторых, он старше по возрасту.
Перед отправкой колонны из маленького служебного домика вышла женщина с метлой, у нее были светлые волосы и светлые глаза, за женщиной выкатился мальчишка лет четырех, на ходу хватающийся за мамин подол… Женщина ни на афганку, ни на пакистанку не была похожа.
– Мама, мама, ты куда? – неожиданно захныкал пацаненок на чистом русском языке, чем несказанно удивил Игоря. – Я есть хочу.
– Погоди, сейчас приберемся малость и поедим. Не то башкан придет, увидит, что двор не подметен, ругаться будет.
– Ма-а! – начал канючить мальчишка.
Откуда здесь русские люди, с какого порога спрыгнули, как угодили в афганскую неволю? Слово «башкан», насколько знал Гужаев, – турецкое, значит, появление в этих мрачных горах русских каким-то образом связано с Турцией.
В последние годы в Союзе появилось много афганцев, люди эти успешно учились, приобретали инженерные специальности, надеялись, что они вернутся жить в мирную страну… Но годы проскакивали быстро, война затягивалась, и афганцы, строя планы на будущее, подбирали себе в России невест.
В России ведь не то, что в Афганистане, непомерный калым за невесту не надо платить, невесты в России бесплатные.
А чтобы невесты не колебались, не ждали, когда кончится война, их подбивали разными посулами, обещали золотые горы и врали, врали напропалую. Иной житель Герата или Джелалабада впаривал в девичьи мозги, что его семье принадлежат два завода либо банк с сетью прачечных, разбросанных по всему городу, или же что-то еще, очень ценное, – например, полтора десятка заправочных станций, супермаркет, строительная фирма, точка в автосервисе, зубоврачебная клиника, на личном счету в банке – несколько сотен миллионов афгани, он даже не знает, куда их девать; в горах – охотничий дом, персиковый сад и террасные хлебные поля. Урожаи знаменитой твердой пшеницы – очень высокие.
И наши простушки на эти крючки попадались одна за другой, хотя раскусить всякого голосистого петуха, способного красиво кукарекать, раскусить было очень несложно. А ведь если суженый – миллионер, то за невестой он как пить дать отправится совсем в другое место, учиться поедет не в Москву, в институт мелиорации, а в Сорбонну либо в Кембридж, невесту же, кстати, искать будет не в Союзе, а у себя дома, – возьмет холеную красавицу афганку и будет очень доволен…
Русскую в дом не приведет по одной, очень веской причине, которую ныне учитывают в своих планах все знатные люди Афганистана. Недавно был опубликован проект новой конституции Демократической Республики Афганистан. В проекте этом записано, что президентом страны может быть избран человек в возрасте от сорока лет и выше, родители которого – коренные афганцы, и только они. Ни полукровок, ни четвертькровок, ни просто инородцев не должно быть совсем.
Вот и оказывались приехавшие сюда русские девчонки у разбитого корыта, с мужем, у которого не только бензоколонки, магазина или чего-нибудь еще, большего, не было – не было даже денег на обед…
Таким девчонкам доставалось больше всего – она могла стать женой не только какого-нибудь Ахмата или Хуссейна, вдохновенно вравшего про собственный завод, производящий бамперы и радиаторы для автомобилей по заказу Германии, но и женой всех его братьев, которых в любой афганской семье обычно насчитывалось очень много.
Одно дело, когда у русской девчонки один муж и совсем другое, когда бородатых молодцов, требующих ее тела, оказывается семь или восемь человек. Тут не только умоешься слезами, но и
