четверть часа превращались в полустариков.
Несколько минут постояли над Хасаном молча. Джангул удрученно покачал головой, затем проговорил со вздохом:
– Хасана похороним на перевале, на шоферском кладбище… Как считаете?
Большинство водителей, столпившихся около Джангула, зашевелились, согласно закивали, заговорили тихо, почти неслышно…
У мусульман, по их вере, покойников положено хоронить в день смерти, до захода солнца, где бы человек ни умер, потому Джангул об этом и объявил.
Были, наверное, и исключения из правил, но о них Гужаев не слышал и касались они, судя по всему, только пророков и великих людей, простой народ обходился без этих излишеств…
Хасана уложили в кузов его грузовика, чтобы по дороге он попрощался с дорогой, источавшей красную пыль, с землей здешней и горами, с глубокими прорезями ущелий, с орлами, чертящими в небе плавные дуги, высматривавшими внизу какую-нибудь живность, но добычи на земле становилось все меньше и меньше, – зверье, распуганное войной, ушло в Иран, в Индию, в Пакистан, и вряд ли оно уже вернется назад. Но орлы, несмотря ни на что, держались этих мест, не улетали. Видать, для них в отличие от остальных любителей вольной жизни родина была родиной, она у всякого живого существа – одна.
Через четыре часа колонна выстроилась на дороге, крутыми петлями карабкавшейся на перевал, часть колонны перекатилась даже через перевал, поскольку всем машинам не хватало места. Наверху, на самой макушке, через которую тяжело переваливалась трасса, имелась удобная земляная площадка, ровная, как обеденный стол на Зеленом рынке в Кабуле, на ней и разместилось шоферское кладбище. Могил здесь было три, каждая отмечена ровным высоким шестом. Два шеста были украшены небольшими красными флажками, третий шест обвивала зеленая лента – здесь покоился безымянный водитель душманской «бурдахайки».
В ушах тоскливо посвистывал ветер, принесшийся откуда-то снизу, из ущелья, затянутого предвечерней тенью. Хасана завернули в чистый мешок, сплетенный из крупных нитей, снизу, на ноги, натянули еще один мешок, посередине перевязали зеленой лентой, потом обмотали еще одной лентой – красной, это было свидетельством того, что в жизни своей Хасан, пока мог дышать, радоваться, работать, поддерживал народную власть, друзей своих шурави, желал землякам своим доброй и долгой жизни, обязательно сытной, но судьба распорядилась так, что жизнь Хасана была оборвана едва ли не в самом начале.
– Смерть таких людей, как наш Хасан, подобна закату солнца, – проговорил Джангул негромко, провел себя ладонью по непокрытой голове, – когда они умирают, в природе сразу становится темно. Спи с миром, дорогой товарищ, и пусть тебе на твоей вечной стоянке будет спокойно и снятся только добрые сны.
Рядом с Хасаном в могилу положили две пачки сигарет – вдруг покойному захочется покурить на том свете или фокусы его покажутся интересными «верхним людям».
Через полтора часа колонна Афсотра двинулась дальше…
Солнце, неторопливо ползущее по небу, начало потихоньку скатываться вниз, к неровной линии горизонта.
Важно было до заката не только похоронить Хасана, но и достичь постоялого двора, охраняемого афганской милицией. Там ведь, ежели что, у царандоя и пулемет найдется, яркой трассирующей струей раздвинет опасную ночную черноту, отшвырнет «прохоров» куда подальше – по ту строну гор, уже спрятавшихся в вечернем сумраке, но здорово ощущающихся, сквозь пространство чувствовалась их гнетущая мощь, она давила на все живое и прежде всего – на людей.
К воротам постоялого двора колонна подкатила уже в ночной черноте, при свете фар. Давящая тишина свидетельствовала о том, что у воюющего люда, у душманов то есть, было время отдыха и подготовки к грядущим злодеяниям, – сегодняшней ночью они разойдутся и во всю ширь своих черных душ покажут гиндукушским хребтам, что такое «кузькина мать» на здешних наречиях, начиная от дари, кончая языком, на котором говорят белуджи.
У Джангула, хотя он и просил не брать с собою в дорогу оружия, в машине имелась скрытая схронка, которую не сумел обнаружить ни один «прохор», в ней лежал пистолет… На всякий случай, – не для участия в бою, а чтобы покончить с собой и не даться врагу живым.
С другой стороны, один пистолет – это не оружие, много им не навоюешь… Впрочем, как показалось Гужаеву, в других машинах также имелись тайники и народ готов был в случае необходимости достать стволы. Во всяком случае, лица водителей были серьезными. Не знали они, что у ловкого человека, умеющего драться, даже простая спичка, зажатая в ладони, может оказаться опаснее пистолета: кулак, «утяжеленный» такой спичкой, делается твердым, как камень, голову сносит легко, как тыкву с грядки.
– До рассвета – отдых, – объявил Джангул водителям. Голос у него был усталый, лицо осунулось, постарело, покрылось морщинами – выработал человек свой дневной ресурс, даже на дне ничего не осталось, выпил чашу до основания – дно сухое.
– Ложитесь, Джангул, – предложил Игорь, – если надо подежурить, я подежурю… Душманы к нам не пролезут, не беспокойтесь.
Джангул согласно покивал головой и закрыл глаза, он уснул, не успев опустить голову на подушку… Некоторое время держался прямо, кренясь то в одну сторону, то в другую, потом спиной хлопнулся на кровать.
Можно было только представить себе, какие нагрузки выдерживал Джангул. Спал он в одежде, да, собственно, в дороге водители вообще с себя одежду не снимали. Гужаев смотрел на него несколько минут молча, потом прикрыл тонким солдатским одеялом, такие одеяла выдавали здесь всем клиентам без исключения, – и вышел из комнаты.
Заглянул в балок, в котором остановился Карышев, – Альберт отключился быстро, он уже азартно посвистывал носом, на верхнем этаже его койки спал Селим, тоже похрапывал сладко, судя по лицу его – видел добрый сон, физиономия расплылась в улыбке… Намотались ребята здорово, «задние ноги» у них просто отнялись.
Проверив напарников, Гужаев успокоился и вернулся на свое место, к свалившемуся в глубокий сон Джангулу.
По справедливости, сны на войне не должны быть военными – только мирными: должны сниться сюжеты и лики с малой родины, милые сердцу пейзажи и люди, но так почему-то не получалось, на войне снилась война… И дома, если сержант останется жив, также будет сниться война.
Через десять минут, едва забывшись, Гужаев увидел во сне ребят своих, увидел даже самого себя – он сидел впереди на бронетранспортере, на стальной реснице, поднятой над смотровым окошком справа от водителя и внимательно наблюдал за дорогой.
До их бэтээра по дороге прошла бээмпэшка – машина гусеничная, серьезная, как танк, и следы от нее остались как от танка, только поуже размером, – Игорь сейчас эти следы и считывал.
Если попадется место, где колючий след гусеницы БМП будет стерт, надо немедленно стучать кулаком или ладонью по корпусу машины – подать сигнал механику-водителю: «Стоп!»
В восьмидесяти процентах из ста под смазанным следом будет находиться мина. Очень скоро Игорь увидел, что след
