Возможные сомнения в том, что во Владимир была отправлена именно икона, а не доска, отметает искусствовед И. Я. Качалова. Она значительно сужает временные рамки создания образа, ограничивая их X–XI столетиями: «О том, что икона действительно могла быть написана в X–XI веках, свидетельствуют массивная приземистая фигура святого, пропорции иконной доски, широкие поля и глубокий ковчег»[303].
Анализируя изображение на «доске гробной», исследователи исходят из того, что поновления солунской иконы, в результате которых первоначальная живопись была полностью утрачена, не исказили содержание и форму оригинала. Одно из таких поновлений относится к 1517 г., о чем сообщается в надписи на металлической пластине, расположенной под иконой. Отдельные небольшие фрагменты этой живописи обнаружены под слоем другого поновления, которое выполнил в 1701 г. изограф Оружейной палаты Кирилл Уланов, ученик и последователь Симона Ушакова. Запись на поземе иконы, удостоверяющая имя поновителя, сообщает также о том, что художник изобразил св. Димитрия «по древнему начертанию», то есть полностью повторил композицию оригинала. Иными словами, не будучи точной копией салунской иконы, рассматриваемый нами образ является верным ее подобием. (Для полноты картины отметим, что в 1979 г. икону под записью Кирилла Уланова расчистила от еще более поздних наслоений реставратор В. Козинцева, сотрудница Всесоюзного научно-реставрационного производственного комбината[304].)
Не все исследователи склонны отождествлять образ Димитрия Солунского, установленный в Успенском соборе Москвы, с летописной «доской гробной». Искусствовед А. В. Рындина высказала мнение, что последняя представляла собой не живописную, а резную икону (рельефную деревянную статую) и вряд ли сохранилась к концу XIV в., которым датируется перенос реликвии в Москву, и что образ, поновленный в 1517 и 1701 гг., изначально не был оригиналом, а являлся копией – списком с некой действительно древней византийской иконы, который заказал митрополит Киприан, занимавший кафедру в Москве в 1390–1406 гг. В связи с этой гипотезой[305] уместно обратиться к миниатюре Радзивиловской летописи (лист 242) – рисунку, живописующему принесение солунской иконы во Владимир. Основной список этой летописи – лицевая (иллюстрированная) рукопись конца XV в., текст которой восходит к летописному своду Переяславля Залесского, составленному в 1214–1216 гг., а миниатюры – к нему же и, вероятно, к Владимирскому своду начала XIII в.[306] Иначе говоря, оригиналы рисунков, относящихся к описываемым здесь событиям и дошедших до нас в копиях XV в., были выполнены современником, а возможно, и свидетелем этих событий. После изысканий А. В. Арциховского, установившего, насколько точно иллюстрации Радзивиловской летописи передают форму и показывают назначение средневековых вещей, исследователи убедились, что эти «картинки» (по неудачному определению М. Д. Присёлкова[307]) не просто украшают текст, но дополняют и поясняют его[308].
На миниатюре, расположенной на листе 242, показан крестный ход, который возглавляют князь Всеволод Юрьевич, княгиня Мария Шварновна и святитель Иоанн, епископ Ростовский, Суздальский и Владимирский. Он изображен с нимбом вокруг головы – символом святости[309]. В руках у княгини, вероятно, хоругвь (на поврежденном листе виден лишь край полотнища), у князя – большой крест, у епископа – малый. За княжеской четой и владыкой следуют иереи, затем иеромонахи, а замыкают шествие два безбородых отрока, несущих над собой продолговатый ящик. На заднем плане справа – Дмитриевский собор: виден его западный фасад. Храм легко узнаваем: с одною луковичной главой (замененной на шлемовидную лишь в конце XVIII в.[310]); с фасадом, разделенным на три прясла; с узкими окнами в барабане купола и верхнем ярусе прясел. Неожиданностью является то, что купол и крест на рисунке красные – «цвета меди», а не желтые – «цвета золота», хотя изначально церковная глава была позолоченной. (В древности применяли золочение металла «через огонь», выпаривая ртуть из ее амальгамы с золотом, – такая позолота способна держаться до сотни лет[311].) Известно, что храм не раз перекрывали. Может быть, в пору, когда выполнялись копии первоначальных миниатюр, его крест и купол были облицованы медью без позолоты, и художник-копиист «подправил» старинный рисунок? Что же касается зелени в январе, то такова традиция: на книжных миниатюрах земля, независимо от времени действия сюжета, обычно зеленая, как и позем на иконах. При всей «эскизности» рисунка, из него можно заключить, что размеры, вес и конфигурация предмета, находящегося в ящике, соответствуют тем, которые имеет икона св. Димитрия, поновленная в 1701 г. Статуя потребовала бы и более громоздкого футляра, и большего числа носильщиков.
Святой на «доске гробной», написанный Кириллом Улановым «по древнему начертанию», изображен во весь рост, фронтально, в доспехах и плаще. В правой руке у него копье, левую он возложил на рукоять меча в ножнах. Этот образ в целом отвечает иконографии эпохи Комнинов, но имеет характерную особенность: прямо на воинские латы Димитрия надет золотисто-красный хитон, и уже поверх него накинут синий плащ. Предполагается, что так иконописец напомнил единоверцам об окровавленной одежде Димитрия Солунского[312], которую сохранил, по преданию, его слуга Лупп, также затем казненный римским императором и прославленный церковью в лике мучеников. Вот как говорится о подвиге Луппа в одном из наиболее известных вариантов жития св. Димитрия: «На месте блаженной кончины святого великомученика находился верный раб его, вышеупомянутый Лупп; он благоговейно взял ризу своего господина, орошенную его честною кровью, в которой омочил и перстень. Сею ризою и перстнем он сотворил много чудес, исцеляя всякие болезни и изгоняя лукавых духов»[313]. В более ранней версии жития называется иной предмет одеяния: «Луппъ же, святаго Димитріа рабъ, предъстояй ему, вземъ орарионъ святаго, в нем собра кровь его…»[314]. (Греческое слово ораріоѵ в античные времена означало платок. В христианстве орарь – принадлежность богослужебного облачения дьякона и иподьякона – длинная узкая лента.)
