Св. вмч. Димитрий Солунский в образе воина-всадника.
Рельеф Дмитриевского собора во Владимире.
Русские люди пристально следили за тем, что происходило в «Империи ромеев» и отколовшейся от нее Болгарии. Церковь, которую Всеволод-Дмитрий решил поставить в ознаменование внешнеполитических и внутригосударственных успехов, он бы все равно посвятил «своему» святому. Но в том, что по красоте и величию она превзошла едва ли не все построенные до того храмы во имя св. Димитрия, могли сыграть определенную роль синхронные события в Фессалонике и Тырнове. Сотворением храма-реликвария, призванного хранить солунские святыни, Владимирская Русь, уподобляясь Византии, не уступая Болгарии, учреждала собственный центр почитания Димитрия Солунского.
«Вторая Фессалоника»
Итак, начало строительства Дмитриевского собора могли ускорить драматичные события в Византии в середине 1180-х гг. Но план создания белокаменной дворцовой церкви, обликом подобной той, что возвел на Нерли в честь Покрова Пресвятой Богородицы Андрей Боголюбский, возник у Всеволода наверняка раньше – по замирении с Волжской Булгарией. Видимо, тогда, еще до владимирского пожара 1184 г., и было направлено в Византию посольство с просьбой передать часть солунских святынь для задуманного храма. Возможно, с этим же посольством прибыли во Владимир византийские мастера по фрескам, под руководством и при участии которых русские художники затем расписали обновленный Успенский собор и новопостроенный храм во имя св. Димитрия.
Прямых свидетельств на этот счет нет, но есть убедительные косвенные. Из первоначальной живописи Дмитриевского собора реставраторам удалось раскрыть фрагменты общей площадью 38 кв. м. По мнению специалистов, стиль и уровень исполнения фресок свидетельствуют о принадлежности их создателей к одной из ведущих школ византийской монументальной живописи. По одной версии, прибыли они из Константинополя, по другой – из Фессалоники. Расходятся исследователи и в оценке того, сколько их было. Например, В. Н. Лазарев предположил, что в росписи Дмитриевского собора участвовал всего лишь один высококлассный греческий художник, с которым работали два или три русских живописца, уступавших ему по мастерству, и несколько русских же подмастерьев[296].
От росписи перестроенного после пожара Успенского собора, выполненной не позже 1188 г., уцелели до наших дней лишь отдельные фрагменты. Лучшей сохранностью отличаются среди них изображения четырех пророков, выполненные на алтарных столбах. Стилевые особенности этих фресок позволяют предположить, что и здесь поработал живописец византийской школы, но определенно не тот мастер, что расписывал позже дворцовый храм Всеволода.
Вернемся к солунским святыням, хранилищем которых стал Дмитриевский собор. Как видим, получение Всеволодом «сорочки» великомученика можно ограничить довольно узким промежутком времени: если бы реликвию привезли во Владимир до опустошительного пожара 18 апреля 1184 г., она, с большой долей вероятности, погибла бы в огне; если бы ее не отправили из Солуни до 24 августа 1185 г., она, скорее всего, пропала бы при разорении базилики св. Димитрия норманнами.
Что представляла собой летописная «сорочка»? По мнению исследователей, под этим названием подразумевали «часть одежды или ткани покрова с тела мученика, возможно, с его шитым образом. Если эта частица была достаточно мала, то оправой для нее мог служить ковчежец в виде храма, находящийся ныне в Оружейной палате Московского Кремля»[297].
История «доски гробной» – иконы Димитрия Солунского, написанной на доске из его гробницы, – до 1197 г. неизвестна. Логично предположить, что во время оккупации Фессалии она пребывала за пределами области и потому избежала плачевной участи захваченных сицилийцами святынь. (Если верно предположение А. А. Турилова, что обретенная болгарами икона св. Димитрия выдавалась ими за «доску гробную», то возникает вопрос: не связана ли как-то с нею «дска ис Селуня», принесенная позже во Владимир?[298] К сожалению, никаких свидетельств на этот счет у нас нет.)
После разгрома норманнов 7 ноября 1185 г. и скорого освобождения Фессалоники икона могла вернуться в базилику св. Димитрия и уже оттуда, не позже осени 1196 г., отправиться на Русь. И 10 января 1197 г. чудотворный образ, источавший миро «на здравье немощным», занял свое место в иконостасеДмитриевского собора. Икона пережила монгольское нашествие и в конце XIV в. была перенесена из Владимира в Москву: по одной версии – при Дмитрии Донском в 1380 г., накануне Куликовской битвы; по другой – уже после смерти князя, в 1390-1400-х гг.[299], при митрополите Киприане (что любопытно в контексте исследования – уроженце Тырнова).
Существуют убедительные доказательства того, что «доска гробная из Селуня» сохранилась до наших дней и что именно она установлена в иконостасе Успенского собора Московского Кремля, в южной части местного ряда. (Драгоценный оклад конца XIV – начала XV в. с житийными сценами, вытисненными на золоченом серебре, исчез во время оккупации Москвы войсками Наполеона, остался только золотой сканный венец, который находится в экспозиции Оружейной палаты.) Образ великомученика написан на дубовой доске размером 168,5 х 86 см, составленной из трёх частей.
Искусствовед Э. С. Смирнова отмечает, что параметры доски: глубина лузги[300], угол ее скоса, ширина полей – «типичны для византийских икон так называемого средневизантийского периода (X – начало XIII в.)» и что, судя по конструкции, «доска изначально была приготовлена как икона»[301]. Почему же летопись делает акцент не на изображении, а на характере его носителя, называя писаный образ «доскою гробной»? Мнение специалиста таково: особую ценность принесенной на Русь реликвии придавало ее происхождение из базилики св. Димитрия, от мироточивой гробницы, чудесные свойства которой она унаследовала[302]. Отсюда специфика ее летописного названия.
