что боится спрашивать и узнавать.
Особенно когда хочет узнать не «каким он был», а «что случилось здесь когда-то давно, когда меня у тебя еще не было».
То есть – говорить о потерях и смерти, а не о памяти и жизни.
Но о потерях и смерти обычно говорят с теми, кому хотят довериться и открыться, а не с кем-то вроде меня. Кто-то вроде меня, – то есть едва знакомая девица, которой приходится объяснять мир и его законы, – может жить рядом с чужими тенями и трауром, придумывать свои истории о том, откуда они взялись, но вынуждена молчать. Просто потому что и тени, и траур принадлежат не ей.
Я ничего не знала о людях, в доме которых жила, кроме того, что мне разрешили узнать. Я выучила их повадки и привычки настолько, насколько могла, и даже умудрилась каким-то образом включить себя в их мир, не нарушая его баланса. Вряд ли что-то изменится послезавтра, когда я исчезну, думала я, разве что леди Тересия будет скучать за вязанием, потому что никто не станет читать ей вслух. Когда я сказала об этом Шамасу, он рассмеялся.
– Вы слишком недооцениваете себя, леди Лидделл, – сказал он. – И, кажется, я уже говорил об этом.
– Я просто не считаю себя исключительной.
– Это не равно тому, чтобы не верить в собственное значение. И мне видится в этом некоторое кокетство. Но мы отклоняемся от темы, – Шамас отпил кофе. – Попробую помочь вам разобраться с чужим прошлым, пока ваш разум не породил чудовищ. Знакомы ли вы с такой неприятной штукой, как заклятие безвестности?
Я помотала головой.
– Ну а вдруг, – развел руками Шамас. – Мало ли, какие еще книги насоветовала вам вредная птица. Заклятие безвестности, как вы, милая леди Лидделл, могли догадаться, стирает память.
Я фыркнула, он улыбнулся в ответ, но тут же снова стал серьезным.
– Все не так просто. Это заклятие убирает память не у кого-то, как чары забвения, а о ком-то. Понимаете разницу?
Я задумалась, моргнув пару раз и нахмурившись.
Я знала о чарах забвения и даже испытала их действие на себе, когда Кондор спрятал от меня воспоминания о чудовище, с которым я столкнулась на границе миров. Потом я выяснила, как работают эти чары: мой разум вытеснил конкретное событие куда-то в глубину памяти, превратил его в смутный проблеск неясных видений, которые приходили только во снах. Чем сильнее чары, тем глубже прячется воспоминание, тем сложнее его извлечь без вреда для субъекта, к которому волшебник применяет силу.
– К субъекту, ха-ха, – Шамас снова рассмеялся. – Вы становитесь слишком умной для чудес, леди Лидделл. Осторожнее с этим.
Я смутилась, поняв, что произнесла последнюю фразу вслух, как делала, пока сидела в библиотеке одна и пыталась учить то, чему потом должны были учить меня. Кто-то, кого я еще не знала.
– При заклинании безвестности субъект, если вам так удобнее, милая Мари, меняется. Оно не убаюкивает память кого-то одного. Оно стирает кого-то из мира и воспоминаний. Раз, – он махнул рукой в воздухе, словно выдергивал платок из рукава. – И нет человека.
Я еще раз моргнула – и поняла.
– Это должно быть… эм… очень сложно, – сказала я, нервно сглотнув.
Примерно так я, если верить Кондору и остальным, исчезла из своего мира – мир про меня забыл.
– Это невероятно сложно, – с серьезным видом кивнул Шамас. – И делается не по щелчку пальцев, как прочие фокусы. Чем сильнее влияние на мир…
– Тем больше затрата ресурса, тем выше концентрация, тем лучше должно быть понимание, что ты делаешь и для чего, – продолжила я зачем-то.
Шамас хмыкнул, как мне показалось, недовольно, но не стал ругать меня за то, что я его перебила.
– Именно, – сказал он. – Поэтому заклятие безвестности люди применяют редко. Слишком… редко возникает такая потребность, да и плата слишком высока. Проще заставить забыть о себе, чем о ком-то другом, –добавил он, глядя в сторону. – Но это люди. А кроме людей в этом мире еще много кто есть.
Шамас одним глотком допил оставшийся кофе и, потянувшись, словно разминал спину, поставил чашку на узкую деревянную полку, где стояла другая посуда. Кажется, грязная.
– Около тридцати лет назад мой добрый друг, талантливый волшебник и человек весьма благородных свойств, встретил девушку, которую полюбил. Она была… скажем, немного не того происхождения, которое сделало бы ее подходящей партией для молодого аристократа, но мой друг, к счастью, мог позволить себе не соблюдать некоторые условности, диктуемые людским светом. Правда, в случае с этой девушкой ему пришлось соблюдать другие условия, потому что родственники невесты оказались очень непростыми, а сама девушка – с характером. Дочь человечья, любая, пошла бы за моего друга, махни он ей рукой, но ему повезло влюбиться во внучку дочери моря…
– Фэйри, – поняла я.
– Конечно, – усмехнулся Шамас. – Видите, как все просто.
Я кивнула, прислонившись плечом к стене. Стало зябко. Ахо переполз ко мне на колени и тихо замурчал.
– Так или иначе, – продолжил Шамас, – мой друг смог доказать и свою любовь, и то, что девице будет хорошо с ним в мире людей, которому она и так принадлежала больше, чем другому миру. Я был на их свадьбе, а потом возился с их сыном, – Шамас сощурился, как довольный кот. – Очень умным и талантливым мальчишкой. Талантливые дети, леди Лидделл, они такие – моргнуть не успеешь, а уже натворили дел. Мы все думали, что вот как повезло, что отец, что мать – чистое колдовство в крови, отсюда и дается все легко, словно магия для него – как дыхание, но все оказалось не так просто.
Голос Шамаса стал глуше, и на его лицо, только что сияющее, как у всех тех, кто говорит о чем-то важном и любимом, набежала тень. Я почувствовала укол вины за то, что пришла сюда и пытаюсь выведать чужие тайны, потому что хранитель этих тайн, кажется, тоже был действующим лицом в некой трагедии прошлого, прожил и прочувствовал все сам, а не наблюдал со стороны.
Но отступать было уже некуда, и я продолжила слушать.
– Мы выяснили все через несколько лет, когда жена моего друга носила второго ребенка. Она изменилась, стала бледной, почти злой на всех, кроме сына, куда-то исчезала, пряталась от знакомых вроде меня и, кажется, что-то искала в тайне от мужа. Когда ее положение уже не позволяло ей быть быстрой и незаметной, она словно бы успокоилась. Мы так думали, потому сочли все, что было потом, просто странностями, которые иногда случаются с женщинами… ну, вы понимаете
