Заспанной администраторше он дал наличные и попросил их не оформлять, чтобы не светить паспорт. Та приняла деньги и дала ключи от номера. Все. Какое-то время они могли просто поспать. Но уже утром надо было срочно покинуть город.
Хотелось ли ему ясности? Очень. И утром, глядя на Надю, такую нежную и милую, завернутую в простыню, его просто раздирало от желания рассказать все-все! Надоело уже выставлять себя полным идиотом. Но, с другой стороны, сейчас она знала, что опасность грозит лишь ему, ведь это он украл деньги. А если она узнает, что охота началась за ней, не подозревающей, что является кладезем бесценной информации, то у нее начнется настоящая паника. Она окончательно потеряет покой.
В какой-то момент ему показалось, что он вообще все сделал неправильно. И ему не надо было рассказывать ей о краже денег, чтобы не волновать ее. Но тогда как бы он ей объяснил, откуда они у него, ведь рано или поздно она бы их увидела? Нормальные люди хранят такие деньжищи в банке. Все равно подумала бы, что он их украл. Так пусть знает сразу. Пусть проникнется симпатией и жалостью к нему, такое часто случается с хорошими и правильными девочками, влюбившимися в нехороших парней. Пусть и сама почувствует вкус этих шальных, на первый взгляд, денег. Пусть насладится отчаянной свободой и возможностью побыть хоть недолго бесшабашной. Пусть они хотя бы на время станут Бони и Клайдом. И пусть, наконец, в какой-нибудь момент память вернет ей образ мальчика-подростка, который едва выжил там, на тихой реке с илистым дном, мальчика, кровь которого сделала речную воду бурой, страшной…
Между тем надо было срочно покидать город. Люди, которые охотились за Надей, наверняка уже вычислили эту старую гостиницу. С минуты на минуту они будут уже здесь.
И как же вовремя он сообразил переместиться в соседний номер! Едва они перенесли вещи, как услышали за стеной голоса – они, эти люди, разговаривали с горничной Валентиной, и она, к счастью, сказала им, что постояльцы отправились осматривать город: «Они гулять пошли… – говорила Валентина приглушенным голосом. – Осматривать достопримечательности».
Надя выглядела испуганной. Она-то думала, что какие-то люди охотятся за Григорием. И что вот он совершил для того, чтобы сделать ее хотя бы немного счастливее? Успокоил, называется. Совершал одну ошибку за другой. Запутался окончательно, как себя с ней вести. Но надо же было ему как-то уговорить ее последовать за ним! А как, если все было бы спокойно и за ними никто бы не гнался? Нет, пусть знает, что им грозит опасность, и пусть слушается его во всем.
Но понимая, что ее спокойствие хотя бы частично зависело от того груза долгов, что отравляли ее жизнь последние пару лет, он решил рискнуть и организовать ей встречу с соседкой Ларисой, женщиной, показавшейся ему вполне порядочной и по-доброму относящейся к Наде, чтобы попросить ту присмотреть за квартирой. К тому же вряд ли «охотники», как он называл про себя тех, кто поставил своей целью либо избавиться от Нади, либо похитить ее, вернутся в ее квартиру.
Он понимал, что, несмотря на события последних дней, смысл которых, возможно, еще до конца не дошел до Нади, она ни на минуту не забывала, что в ее квартире остались продукты, какие-то недомытые кастрюли, полы, и она, как женщина, не успокоится, пока не приведет все это в порядок. Он очень боялся, что, даже согласившись следовать за ним, она в какой-то момент, смертельно испугавшись последствий, переменит свое решение и сбежит от него – домой. Чтобы прийти в себя, прибраться и решить для себя, как ей следует поступить, как жить. Картины гниющих салатов или разложившихся закусок будут преследовать ее, настоящую женщину, любящую во всем порядок (а Григорий понял это, наблюдая за ней во время поминального обеда), до тех пор, пока все это зловонное безобразие не заслонит ей все радужные и приятные перспективы, связанные с путешествием в Петербург, о котором она так мечтает.
Вот почему возвращение в ее квартиру было простой необходимостью. Важно было, чтобы Надя сама, собственными руками привела в порядок все свои дела, чтобы, покидая Михайловск, знала, что все необходимое сделано и она свободна от каких-либо обязательств.
Но для того чтобы раздать все долги, нужно было время, которого не имелось. Поэтому Григорий решил, что займется этим сам, чуть позже, когда Надя окажется в безопасности. А пока пусть договорится с соседкой об уборке квартиры.
Он дал Наде денег для соседки, и когда все было улажено, они тотчас покинули город, помчались, правда, не в Екатеринбург, куда он прежде ей пообещал, а в незнакомый ему город Красноуфимск. «Охотники» непременно потеряют их из виду, если уже не потеряли. Там, в этом Красноуфимске, у них будет время разобраться в своих отношениях.
Но вышло все иначе. Надо быть хорошим, профессиональным вруном, чтобы запомнить то количество лжи, что ты вывалил на голову своей жертвы. Да, он помнил, что прикинулся тяжелобольным, выдумал маршрут до Михайловска, да мало ли чего еще выдумал, чтобы только заставить ее посочувствовать ему, чтобы привязать хоть как. Обреченный онкобольной – он и сам не понял, как стал им в ее глазах, чтобы только упомянуть имя ее матери. Идиот!
И вот теперь, подловив его на мелочах, Надя заставила его признаться там, в гостиничном номере, что он здоров как бык. Что аппетит имеет отменный – она не могла не заметить, как уплетал он макароны с мясом в придорожном кафе. И не существующий в Михайловске вокзал ткнула ему в нос, и больницу в Арти, где лежала ее мама. Про фотографии спросила, и он снова сочинил байку про то, что нашел их в почтовом ящике. А что еще ему оставалось делать, как не врать? Сказать правду? Сделать ее жизнь и вовсе невыносимой? Не так-то просто взять и изъять добропорядочную девушку из ее родного города, где она по рукам и ногам связана какими-то обязательствами. Разве что усыпить и увезти?
И хоть он продолжал развивать в себе радостное восприятие жизни и делал все возможное, чтобы распространить это глупое веселье и на Надю, что-то не очень у него получалось. Он все больше и больше запутывался в словах, поступках и порой чувствовал себя растерянным, не знал, как ему действовать дальше. Главным для него было хотя бы на время спрятать ее в надежном месте, чтобы потом вместе с ней проделать определенную работу, навестив несколько городов, и уже после, обезопасив себя и ее, отправиться в Петербург – расслабиться, отдохнуть и заодно раскрыть ей все карты.
Он много раз потом будет спрашивать себя, что же такое случилось с ним самим, каким веселящим и опасным газом он надышался, что вел себя подчас, как… Да он даже слова не мог придумать своему поведению! Разве кто-нибудь из его друзей или московских коллег смог бы узнать в этом оболтусе (вот, пожалуй, правильное определение!) одного из самых перспективных и серьезных адвокатов? И ведь так он вел себя впервые! Получается, что он превращался в совершенно другого человека, только когда находился рядом с Надей. Что это лишь она виновата в том, что он время от времени словно лишался рассудка, терялся и просто не знал, как себя вести, что в данной ситуации правильно, а что – нет. Сердце его билось в ее присутствии так, что он порой задыхался, и кровь бурлила во всем теле, даже в кончиках пальцев! Но вместе с этим он испытывал и невыразимое блаженство, глядя на нее. И дело было уже, как он потом понял, не в том, что она, Надя, была той девчонкой из его детства, о которой он мечтал и которая ему снилась. Да, какие-то черты от той девочки, конечно, сохранились, но прежде всего он видел перед собой молодую женщину, которая сильно волновала его как мужчину. Любое прикосновение, слабое касание ее руки, тепло, исходящее от нее, звук голоса, аромат волос, доносящийся до него, когда он находился с ней совсем близко, – все кружило голову и делало его счастливым. Никогда прежде он не испытывал подобных чувств по отношению к другим девушкам или зрелым женщинам, с которыми он с легкостью заводил знакомства, смело вступал в связь и без сожаления расставался. Да, женщины нравились ему, они доставляли удовольствие, радовали его и наполняли его жизнь новыми ощущениями. Но с Надей все было иначе. Сложнейшая ситуация, в которую они оба попали, траурный налет их первой встречи на поминальном обеде, когда, казалось бы, все эмоции должны были быть приглушены, не помешали ему выражать порой свои чувства, и он сыпал комплиментами, которые сами слетали с его губ, словно он совершенно не мог это контролировать.
