непременно навалятся отложенные из-за вчерашнего происшествия с хряком обязанности. И потому я оттягивал «сладостный» момент приложения моих сил и творческой энергии до предела.
Так вот, Мурзик, взобравшись самым нахальным образом мне на плечо, скакнул на стол и принялся шуровать там посудой. Я поморщился и укрылся с головой. Связываться с котом вовсе не хотелось. Ну что он там может съесть? Стащит одну-две гренки с яйцами – запах указывал именно на них, – и успокоится. Однако, Мурзик, похоже, останавливаться на этом вовсе не собирался. Урча и шурша, он пробрался под полотенце и взялся греметь тарелкой. Неужели все съест? Впрочем, с такой упитанной мордой и немудрено. Я решительно выпростал из-под одеяла левую руку и похлопал ладонью по столу. Кот затих, но ретироваться, видно, не собирался. Потом урчание и чавканье возобновились. Тогда я нащупал хвост Мурзика и потянул за него – не вставать же в самом деле из-за какого-то кота! Мурзик дернулся раз-другой, опять звякнула тарелка, опрокинулся бокал, и на меня полилось молоко. Хвост кота я, разумеется, от неожиданности выпустил из пальцев. Мурзик слетел со стола и сиганул в чуть приоткрытую дверь, держа в зубах добычу – гренку.
– А, чтоб тебя! – выругался я, отирая шею и лицо полотенцем. Затем поставил на стол перевернутый бокал, протер полотенцем столешницу и завалился спать дальше. Кот, скорее всего, больше не вернется.
Но едва мне удалось вновь заснуть, как на подоконник над самой моей головой взгромоздился, хлопая крыльями, петух. Я приоткрыл один глаз и уставился на него, не шевелясь. Петух приоткрыл клюв, вновь захлопнул его, повернул голову влево и долго разглядывал меня одним глазом, проявляя нерешительность. Эта совершенно беспардонная птица взяла привычку кукарекать с подоконника, будто нельзя было усесться, как все нормальные петухи, на забор и оттуда драть глотку. Куда там! Слишком примитивно. Нужно обязательно орать прямо в самое ухо. В первое утро я его просто спихнул с подоконника. Во второе запустил в него подушкой, и пришлось тащиться во двор подбирать ее. На третье я поступил мудрее – закрыл окно, но баб Валя, вероятно, решила, что на свежем воздухе лучше спится, и вновь его отворила… Сегодня петух, застигнутый врасплох, никак не мог решиться на сольный вокал. Видно, пытался сообразить своим крохотным мозгом, что его за это ждет.
– Ку-ка-ре-ку! – не выдержал петух. Разумеется, против природы не попрешь.
– Пшел отсюда! – взмахнул я одеялом.
– Ку?.. – начал петух, продолжая коситься на меня.
– Только попробуй, – честно предупредил я птицу, нащупывая что-нибудь подходящее на столе.
– Ка…
– И-и-эх! – Полотенце просвистело в воздухе. Петух возмущенно захлопал крыльями, но не ретировался.
– Ку-ка!..
– Я тебе покажу «ку-ка», гадский будильник! – подскочив на постели, я схватил самое действенное оружие против нахальной, упертой птицы – подушку. – Только пикни мне.
– Ко-о-о, – задумчиво протянул петух, развернулся и ухнул вниз с окна. Наконец-то! Впрочем, со своей работой и сегодня он справился на отлично.
Сон окончательно покинул меня. Нет, ну надо же! Никакого покоя.
Во дворе скрипнула калитка, и послышались грузные шаги. Ну, разумеется: Степан! Сговорились они, что ли, с петухом и котом? Ну, почему меня не оставят в покое?
Вопрос, конечно, был риторическим и немым, а ответ на него знал и я сам: злой рок, стечение обстоятельств, планиды, будь они неладны!
Я спустил ноги на прохладный пол, поежился от утренней свежести и еще раз оглядел разгром на столе. Затем вделся в брюки, натянул носки, накинул рубаху и взял гренку. Жевал я ее без особого вдохновения, механически, косясь на дверь. Вот-вот она распахнется, и на пороге возникнет Степан. Так оно и вышло.
Потопав сапогами на крыльце, Степан на цыпочках пробрался к моей комнате и заглянул в дверь.
– О! – удивленно воскликнул он, широко распахивая глаза. – А ты, оказывается, ранняя птица.
– Угу, – без особого вдохновения отозвался я. Ранняя… Если бы не кот с петухом и не ты, я еще дрых и дрых в свое удовольствие.
Степан пошире отворил дверь, вошел и опустился на второй, свободный, стул, стоявший у стола.
– Ты завтракай, я подожду.
– Угу, – вновь промычал я и уставился в стол.
– Самсона не видно, – зачем-то сказал Степан и пригладил пальцами кучерявую шевелюру.
– Угу.
– Да что ты заладил, в самом деле: «угу» да «угу»! Не с той ноги встал?
– Угу… То есть вроде того, – подтвердил я его догадку.
– Ничего, сейчас позавтракаешь, умоешься и…
– Весело у вас тут, – не дал я ему закончить.
– Ты о чем?
– Обо всем помаленьку, – тяжко вздохнул я. Есть вовсе расхотелось. Тем более подмокшие гренки не вызывали особого аппетита.
Я вытер губы полотенцем и поднялся из-за стола.
Во дворе я долго и вдохновенно плескался у бочки с дождевой водой, приводя себя в состояние повышенной бодрости и счастливой приподнятости духа. Правда, особых успехов мне достигнуть не удалось и я все еще несколько вялый вернулся в дом, на ходу обтираясь полотенцем.
– Пошли, – буркнул я, натягивая рубашку. Степан хотел что-то то ли спросить, то ли сказать, но, передумав, только кивнул.
Самсона и вправду на своем посту не оказалось – странно, но факт! – и мы, миновав несколько домов, вошли в небольшой кирпичный дом, стоявший почти на самом отшибе деревни. К дому, как я заметил, подходили какие-то кабели, а на крыше торчали антенны и зарядные узлы для дронов. Неужели здесь есть дроны? До сих пор мне ни один на глаза не попадался. Впрочем, это же «бобер», а от него что угодно ожидать можно.
В доме имелась узкая прихожая, ведшая всего в одну комнату. Еще две двери были закрыты. Вероятно, они вели в кухню и санузел, судя по небольшим габаритам скрытых за этими дверями помещений. А комната, в которую я вступил вслед за Степаном, оказалась светлой и довольно просторной. Правую, дальнюю от окна, стену занимало разнообразное оборудование, среди которого я без труда смог опознать только три ноутбука и громадную серверную стойку. Не хило так для задрипанной деревеньки! Множество кабелей опутали ее и другое оборудование, словно паутиной. Но не это было главной особенностью комнаты. Посреди нее стоял широкий стол, за которым сидело пять человек. Если написать с них картину, то ее можно было бы подписать так: «Дружба народов». Здесь присутствовали: здоровенный скуластый африканец с острым взглядом зеленоватых глаз, щуплый японец с подвижным лицом, азиат или араб – так наверняка не определишь, – худой индеец в летах – этому только трубки мира не доставало, чтобы сойти за растиражированный образ, – и еще один невзрачный, с неуловимыми чертами
