тоже. За то, что затеял эту драку.
— Выпьем, — сказал галинорец. — Примиримся.
— Выпьем за Ингвара, — произнёс Рейван, протянув кубок навстречу воеводе.
Тирно разжёг огонь в чаше и принёс воды. Лютый разложил на столе бинты и достал иглу.
— Конец твоему плечу, — процедил воевода. — Зашью как смогу, но тут торчат кости.
— Не возись, — ответил Рейван. — Нет смысла.
Лютый полагал, что смысл есть, и вонзил иглу в край раны кзорга. Рейван сморщился и дёрнулся от боли.
— Заплачь ещё, — фыркнул воевода. — И вообще повернись, чтобы мне поудобнее было.
Рейван сделал глоток из кубка и послушно сместился в кресле на бок.
— Знаешь, я не хотел всего этого, — сказал Лютый, отрезая нитку последнего стежка. В его руке блестел большой широкий нож. — Я хотел договориться с тобой, даже придумал способ, как тебе обрести доказательство моей гибели, оставив мою жизнь при мне… Но ты начал вертеться вокруг Маррей, и мне просто сорвало голову!
Рейван громко и сердито выдохнул.
— Ингвар не простит меня за то, что я обрёк тебя на смерть, — сказал Лютый. — Будет гневаться на меня со своих рисских небес. Поэтому… Помнишь, что ты должен мне жизнь? Так вот — спаси свою.
Лютый стянул рубаху, накалил нож над огненной чашей, потом опустошил кружку и, даже не вздрогнув от боли, срезал со своей груди большой ошмёток кожи с меткой Харон-Сидиса.
— Это будет справедливо, — швырнул он кусок плоти на колени Рейвану и прижав к ране бинты. — Поезжай в Харон-Сидис, пока ещё способен.
Рейван поглядел на кровавый кусок кожи без особой радости.
— Ты подставишь меня, если выяснится, что ты жив! — буркнул он.
— Если будут считать, что я мёртв, меня не будут искать. А получив Причастие, ты и сам забудешь, что сотворил.
Рейван не прикоснулся к плоти воеводы, лишь молча стиснул кубок. Лютый, прижимая рану повязками, склонился к его лицу.
— Ты не кзорг, — мрачно сказал он. — У кзоргов один закон — Причастие. Потому вас и создали — чтобы вы делали любую работу, ни на что не оглядываясь. Но ты почему-то упрямый как осёл, я тебя не понимаю!
Лютый глотнул мёда и склонился ещё ниже к Рейвану:
— Если не вернёшься в Харон-Сидис — погибнешь. Неужели ты не хотел бы вновь попьянствовать и насладиться поцелуями женщин?
— И их чудесным пением, — добавил Тирно.
Рейван решительно сжал в ладони кусок плоти галинорца. Лютый отодвинулся и с затвердевшим лицом принялся перевязывать свою грудь.
9-7
Солнце спряталось за стенами крепости, и двор накрыли длинные тёмные тени. В большом зале собрались воины, гремели гимны и мёд плескался в кубках. Но на улице было тихо. Здесь ещё не унялась скорбь, вместе со слабым ветром трепыхавшаяся в полотнах знамён, расставленных у главной башни.
Лютый вложил в руку Рейвана узду осёдланного коня, и кзорг медленным шагом направился в сторону ворот. Он увидел Ингрид, одиноко сидевшую в тени на крыльце полуразрушенного дома. Она не посмотрела на него, и он несколько шагов медлил, не решаясь приблизиться.
— Я ухожу, — остановился он перед ней.
Ингрид подняла голову и с ожесточением поглядела Рейвану в глаза.
— Ты защищал мою жизнь, — сухо произнесла она. — Я возвращаю долг и отпускаю тебя. Но если ты придёшь снова, мне придётся убить тебя! Уходи, Рейван!
Он развернулся. Ингрид, влекомая зовом сердца, подалась за ним вслед.
Рейван остановился и, поглядев на сестру, прочитал в её глазах потребность в утешении. Он осторожно обнял её одной рукой: вторая была скована повязками. Ингрид так же осторожно обняла его двумя руками. Она почувствовала, что под плащом на Рейване нет доспеха — он был тёплым, уязвимым и живым. Биение его сердца отдавало ей в ухо глухо и тяжело.
Он отпустил её первым. Она не глядела ему вслед, когда он уходил.
10-1 Хранитель крепости
Небо словно притянулось к земле. Стихший воздух, напоённый ожиданием дождя, клубился над сырой и вязкой дорогой. Тревожный взгляд воеводы отыскал среди мрачного леса размашистую ель — под ней можно обрести ночное пристанище. Усталыми от меча руками он расседлал коня и устроил бивак.
Закрыв глаза, Лютый подумал о Маррей. Она, хотя и выехала на день раньше него, вряд ли смогла бы уехать далеко: её конь был голодным и уставшим после Хёнеданской битвы. А ещё Лютый хорошо помнил размеренность, с которой привыкла путешествовать Владычица. Обычно она раскладывала один дневной переход на два, так что воевода надеялся вскоре нагнать её.
Щемящая тревога, опустошение, скорбь и холод земли терзали его. Он вертелся с боку на бок на негостеприимной постели, думая о том, что скоро вместе с ветром разнесутся слухи о его смерти, и тогда уязвлённая Владычица ощутит желание отомстить Рейвану. Она поведает Циндеру о том, что кзорг натворил в Хёнедане.
«Он, конечно, получил бы от Маррей по заслугам, но я не хочу быть причиной его гибели», — думал Лютый.
Ночью разразилась гроза. Гром разбудил спящее небо. Ливень сошёл с небес, словно плакали все боги мира, и залил ночной приют галинорца. Промучившись в сырости, воевода решил свернуть бивак. Ругаясь на всех известных ему языках, он двинулся дальше под колючими ветвями, которые безнадёжно протекали, словно дырявая крыша. Светлячки, прятавшиеся в траве, и вспышки молний, насквозь обнажавшие лес, помогли ему не сбиться с дороги.
С каждым раскатом грома Лютый представлял, что это ван Ингвар с женой и нерождённым сыном и милая его Вейга с детьми взывают к нему, последнему из волков Нордхейма, оставшемуся на земле.
— Я вернусь, — говорил Лютый дождю, который умывал его лицо от горьких слёз. — И отомщу за вас.
10-2
Владычица Маррей въехала в предместья Вайлена. К вечеру небо прояснилось, и косое золото солнца, тронув молодую траву лугов, пригрело изгороди у дороги. Козы лениво дожёвывали траву, а тихий ветер, перегоняя озорные детские голоса, не давал затихнуть миру, утопавшему в дремоте наступающей ночи.
Позади оставался мрачный лес и Вайленский
