универе, он был с ней. Значит…
Ох, какая же я дура!
Слезы наворачиваются сами собой, и я в который уже раз за прошедшую неделю начинаю всхлипывать.
— Маш, ну перестань! Перестань, я тебя прошу! — Галка говорит сердитым голосом, и я ее понимаю. Если бы рядом со мной кто-то начал разводить болото, я бы тоже бесилась. Но я ничего не могу с собой поделать. — Перестань реветь, слышишь?
Я продолжаю рыдать, и Галка, бросив телефон, подсаживается ко мне на кровать.
— Вот ты дурочка, Свиридова, а? Он же просто играет с тобой! А ты и повелась…
— Он… не играет… Ему правда пофигу…
— Ему не пофигу! Он специально замолчал, чтобы ты думала о нем! Только о нем и больше ни о чем!
— Зачеееем? — я сама себе противна, но я правда не могу остановиться и плачу, как ребенок.
— Ну чтобы влюбилась в него! Чтобы в следующий раз, когда его увидишь, была на все готова! Он пальцем поманит, а ты и побежишь!
От этих Галкиных слов я вдруг трезвею, как будто меня окатили ледяной водой из ведра.
— В смысле? А почему ты раньше мне этого не говорила? Так делают, да?
— Маш, ну не будь такой лапшой, а? Конечно, так делают. Я сама так делаю — у меня вон сейчас Чеко в чате беснуется, я ему не отвечаю уже три дня, так он до такого градуса дошел, что мне кажется, у меня мобильный взорвется, — хихикает Галка.
— А ты зачем это делаешь?
— А чтобы не расслаблялся, — говорит Галка значительно. — А то он думает, что управляет процессом, а на самом деле управляю я.
— Галь… но ведь это… неправильно?
— Что неправильно?
— Ну если у людей любовь, то все должно быть по-настоящему? Искренне? Без манипуляций?
— Свиридова, ты меня прости, но ты дура. Без манипуляций бывает только с сладеньких книжках про любовь. Они увидели друг друга, потеряли голову, поженились и были счастливы. А в жизни все по-другому. В жизни всегда есть кто-то в прошлом, кто-то в настоящем, есть куча народу, которые знают, как надо жить. У нас самих в головах стада тараканов маршируют. Один одного боится, другой другого. Плюс всякие практические обстоятельства. У тебя с Дикарем твоим — разное социальное положение. У меня с Чеко — разные культуры, языки, визовые границы. И так у всех. У всех, понимаешь? Не бывает розовых пастушков с пастушками, которые готовы к идеальной любви в вакууме!
— И что же тогда… Получается, нужно врать? Манипулировать?
— Нужно повышать градус, Маш. Создавать напряжение. Чтобы партнер беспокоился, чтобы думал о тебе постоянно, чтобы не мог ни на чем другом сосредоточиться… Чтобы у него не было ни времени, ни сил на сомнения. Подхожу я ему или нет. Надо меня добиваться или нет. Надо на меня тратить время, деньги, нервы или проще найти девочку в Испании, рядом с собой, радостно с ней замутить и на этом успокоиться.
Я лежу на кровати, крепко обняв подушку, и смотрю прямо перед собой. Я не хочу всего этого знать. Я не хочу жить в мире, в котором все так устроено. Я хочу, чтобы моя любовь была настоящей, а не собранной из кубиков манипуляций и расчета…
Он спрашивал меня о моем детстве. Он так слушал! Он целовал меня, и мы оба сгорали от страсти. А потом он просто перечислил мне денег и исчез? Значит, он подлец и манипулятор, да? Значит, он все рассчитал и теперь добивается от меня силой… того, что я и так готова была дать ему, потому что влюбилась?
Я влюбилась! О господи!
Да, это факт.
Я влюбилась в Дикаря.
В полном отчаянии я снова начинаю плакать. Галка права. Он опытный соблазнитель, а я деревенская дуроча. Он влюбил меня в себя, а я и не заметила.
И я еще считаю себя умной! Идиотка, полная идиотка…
— Маш, перестань, честно слово, уже невозможно, — сердится Галка.
— Я стараюсь! Я очень стараюсь, Галь, — я вытираю слезы рукавом и шмыгаю носом. — Ты вот только скажи, что мне теперь со всем этим делать-то?
— С чем?
— Ну, видишь… Он знает все эти правила, он их ко мне применил и я теперь и правда думаю только о нем. Это ведь зависимость! И я сама в нее угодила! Как… как… — я не могу подобрать слово, и Галка мне помогает:
— Как последняя овца.
— Да!
— Маш, спокойно. Главное, что ты это все понимаешь. И кстати, не такая уж ты овца. Учиться продолжаешь, работать продолжаешь, страдаешь по своему ненаглядному только в свободное время.
От Галкиного рассудительного тона мне становится немножко легче, и я, еще раз шмыгнув носом, показываю на коробки, которые лежат на подоконнике:
— И что мне теперь с этим делать?
— Надевать!
— Да? Но это же значит, я ему поддалась? Надела шмотки, которые он мне оплатил?!
— А если ты просто не придешь на решающий тур конкурса, это как будет выглядеть? Или придешь в своем сиротском и сама у себя отнимешь шансы на победу? Ты придешь! И ты всех там сразишь! Ты же ему не написала сама ни разу за это время, да?
— Не написала, — киваю я. — Ты же мне запретила. Категорически.
— Вот и отлично! Завтра явишься при всем параде. Отработаешь конкурс лучше всех. И пусть он переживает! И думает, как ему дальше быть!
Я молчу уже неделю. Не пишу и не звоню Маше. Но если я думал, что так смогу вернуть себе контроль над ситуацией — я был идиотом. Да, формально это так — это я замолчал и вроде бы держу веревочку между нами натянутой. Но на самом деле, я с ума схожу от сомнений. Она не пишет, не звонит. Значит, ее все устраивает? Она не волнуется? Я был уверен, что наши поцелуи были для нее чем-то особенным, по крайней мере, она казалась невинной и взволнованной. А сейчас от нее ни слуху,
