дворов.
Главными местами для «рукоделия» стали петейные дома, но рекрутам они были не по карману. Поэтому на квартирах в каждой избе старыми сетями с ветошью отгородили углы — туда и приводили непотребниц. Но опять же за скудостью средств приходилось заниматься этим вскладчину и по очереди.
— Давай, Мартин, с нами, — предлагали братцы. — По что рукой машешь? Не мужик что ли?
У хромого знахаря не было для этого настроения. Хотя против ремесла женщин, приходивших к ним в гости, он ничего не имел. Обычный труд — не хуже и не лучше остальных. Вот у живодёров, профосов49 или горнорабочих — тоже неприятные занятия с точки зрения обычного человека, и никто их не осуждает. А здесь — больше позора, чем вреда. Конечно, если по обоюдному, без извращений и насилия.
Византийцы сделали нам великое подношение — веру, но при этом навязали чуждое славянам ханжество в любовных вопросах. Из-за него вся жизнь разделилась на тайную и явную. Втайне можно забавляться с чужими жёнами и мужьями, ходить на бесстыжие посиделки, торговать своим телом. Наяву же это называлось блудом, развратом и безнравственностью. Да общем-то вся палитра русского мата (все семь слов и пять тысяч производных от них) — тоже на данную тему.
Но что, если в неосвящённых браком плотских утехах есть хотя бы частичка любви? Почему это хуже исполнения супружеских обязанностей, когда ты венчался в силу долга или расчёта? Если потом, для поддержания естества в нужном состоянии, по ночам ты представляешь себе какую-нибудь другую женщину?.. Бог есть любовь. Искренняя она или продажная, запретная или напоказ. Всё, что с ней связано, не может быть грязным и пошлым.
* * *
После «воскрешения» капрала Сысоя Иванова рекруты решили, что пора отблагодарить Мартина, который так много сделал для благополучия их отряда. Способ напрашивался сам.
Через несколько дней, когда могильщик-целитель вернулся с кладбища, его встретила пустая тёмная изба. Он нащупал огниво и светец с лучиной. Морок рассеялся, и юноша понял, что на его тюфяке кто-то сидит. Или лежит. Мартин присмотрелся, и с величайшим удивлением обнаружил, что это голая баба в соблазнительно-ветвистой позе. Сзади откашлялись и разом заговорили несколько голосов:
— В общем, парень… Это тебе, так сказать, от всех нас. Век не забудем твою доброту. Отдыхай, ни о чём не думай. Знаем, ты шибко стеснительный. Так что мы обождём на дворе. Но ты не спеши, делай всё по совести. Авось за этим не обморозимся.
Мартин не верил, что это происходит с ним наяву. Помытчица зазывающе улыбалась и протягивала к нему руки. Бежать было глупо. Делать по совести — тоже. И причина даже не в Геле. Почему-то он сразу подумал, что не сможет вылечить самого себя от срамной болезни. Нескольких рекрутов смог, и даже одну из девок, а самого себя — вряд ли. В общем, юноша подошёл к тюфяку, лёг рядом со своим «подарком»… Но, отстранившись, перевернулся на другой бок.
Нечестивица всё поняла, и просто обняла юношу, прижавшись к его спине своими теплыми грудями. Было хорошо и спокойно. И Мартин провалился в здоровый безмятежный сон.
Рекруты, разумеется, всё узнали. Но восприняли это на свой лад. После всех исцелений и молитв на погосте, они больше не считали знахаря «скромником» и «немужиком». Теперь он был для них — «настоящим блаженным святым, чуждым мирских страстей».
— Да какой ещё святой, — рассмеялся Мартин, когда узнал о выводах своих товарищей. — Но ладно… Зовите меня «святошей». Один мой старый и подлый знакомый очень любил это слово.
* * *
Перед масленичной неделей в Переславль-Залесский, наконец, явился поручик Секерин. Да не один, а с несколькими подводами, забитыми обмундированием. И рекруты впервые со дня призыва получили возможность выглядеть не как нищие оборванцы, а как будущие армейцы.
— Ждать весны не станем, — объявил офицер. — Вы теперь одеты-обуты, а русский солдат зимой в походном марше должен двигаться ещё быстрее, чем летом. Такова суть нашего войска со времен Александра Невского. Переславль — его родина. Так что, не посрамите памяти великого князя и воина. Возьмём с собой несколько саней — насчёт пайков я тоже договорился. Дождёмся Прощённого воскресенья, простим друг друга, и двинемся с Богом на Питербурх.
Мартин был несказанно рад, но на ликование времени особо не было. На масленичной неделе работы для похоронной команды оказалось неимоверно много. Гости города словно стремились как можно сильнее согрешить, чтобы следующие сорок дней Великого поста провести в благолепии. А в итоге в сопровождении рекрутов попадали на погост Данилова монастыря. Ну, а в пятницу замученные работой могильщики снова стали свидетелями тому, как восстал покойник.
Труп опять оказался одетым — даже в шапке, которая была сдвинута на лицо усопшего. Мартин подобрался к телу, чтобы перенести его в сани, но тут из-под шапки прозвучал голос:
— Нехорошие делишки, племянничек. Мы тебя уже с два месяца ждём на Преображенском острове в Питербурхе. А ты, оказывается, в Залесье застрял.
Головной убор упал, и из-под него показалось лицо Изота. Старец резво вскочил под перепуганными взорами похоронной команды, и попросил Мартина:
— Давай отойдём, надо пошептаться.
Юноша понуро побрёл следом, но упрямо заявил:
— Я ничего вам не должен, Изот. Поскольку сполна расплатился за своё лечение, отдав вам волшебный эманический камень. Но не понимаю, почему вы караулили меня именно на Преображенском острове?
— Парень, ты забываешь, что я побывал у тебя в голове, — отвечал старец. — И поэтому сейчас мы обсудим серьёзный предлог для того, чтобы один строптивый юнец исполнил то, о чём его просят. Такой предлог — с зелёными глазами.
Юноша разозлился и схватил Изота за грудки:
— Негодяи! Что вы с ней сделали?
— Пока — ничего. Остальное в твоих руках. Ну, и в руках Ульян Акимовича, само собой. В воскресенье с рассветом ты должен быть у Никольского монастыря. Прокатимся недалеко — в Москву.
— Это кто? И что ему от тебя нужно, — встрял в разговор конвоир.
— Он мой родственник. Очень дальний. Передал весточку от одной знакомой, которая нагадала мне дорогу на юг, — задумчиво сказал Мартин.
— Вы же через три дня уходите в Питербурх, а это больше на север и запад, — не понял солдат.
— Вот именно, — ответил Святоша, и зашагал к своим похоронным саням.
В воскресенье ни свет, ни заря, он, соблюдая все меры предосторожности, выбрался из «казармы». Колокольни только начинали звонить к заутрене. Миновав все караулы, Мартин направился к устью Трубежа. В сторону, противоположную той, где его ждал Изот.
