протяжении многих поколений. Так что традиция никого не пускать внутрь оборонительных сооружений в тёмное время свято соблюдалась. А иногородние, вогнав себя с дороги в соответствующее состояние, об этом постоянно забывали.
Когда плотно отужинавшие и крепко выпившие купцы, их приказчики и охранники пытались вернуться на постоялые дворы в кремль… В этот неловкий момент перед ними вставали запертые ворота, причём все одновременно. Конечно, в такое интересное положение попадали не богатеи Архангельского тракта (для тех действовала дорогущая петейная внутри кремля), а гости попроще… Вот этим «попроще» ночью договориться с охраной было невозможно — за сим лично следил воевода.
И тогда караванщики, несолоно хлебавши, возвращались в недавно покинутые кружечные или в свои обозы. Но, в силу особенностей своего состояния, доходили далеко не все, особенно зимой. Кто не замерзал сам, тех добивали ночные грабители. Родни у этих несчастных в Переславле обычно не было, так что хоронить их приходилось за счёт городской казны. К жертвам запертого кремля добавлялись погибшие в пьяных драках и не выжившие в крепких объятиях местных гулящих дев.
В общем, по утрам работы Мартину и его похоронной команде хватало. Вот только надежды на то, что за счёт покойников можно хорошо поживиться, не оправдались. Ночные хозяева города полностью обирали убиенных — снимали даже исподнее. Могильщикам доставались только голые трупы — окоченевшие, исколотые и зацелованные до смерти.
Возить усопших полагалось почти за три версты — на кладбище у Троицкого Данилова мужского монастыря47. Именно там хоронили тех, кто умер без покаяния и церковного причастия. Так повелось ещё со времен основателя обители — старца Даниила. Святой прославился, собирая на дорогах тела умерших и убитых странников. Их предавали земле по христианским обычаям в загородных оврагах. Рядом с этим погостом неприкаянных душ и возникла обитель. Однако нынешний её настоятель архимандрит Викентий божедомья не любил, и присылал на похороны только самых непутёвых иеромонахов.
— Упокой, Господи, души усопших раб твоих, — обычно говорил священник, крестился и покидал кладбище.
После этого Мартин и другие рекруты забрасывали трупы в скудельницы. Их выкапывали ещё с осени, пока грунт поддавался лопате. А потом только слегка присыпали покойников камнями с ледышками. Конечно, ни о каких гробах и речи не было. И так до полного заполнения братской могилы. Весной, когда скудельница проседала, в неё накидывали новой земли. Скромный ритуал погребения казался Мартину неуважением к усопшим. Поэтому над каждым телом он всегда добавлял от себя:
— Покой, Спасе наш, с праведными рабы Твоя, и сия всели во дворы Твоя, якоже есть писано, презирая, яко Благ, прегрешения их, вольная и невольная, и вся яже в ведении и не в ведении, Человеколюбче48.
За эту традицию хромого очень уважала вся похоронная команда. А вскоре произошло событие, заставившее заиграть славу «охотника» новыми красками.
* * *
Однажды их попросили забрать труп из кружечной, которая была расположена не на торгу, а на посаде со стороны Рыбной слободы. Там обычно искали отдохновения плещеевские рыбаки. На зиму озеро и Трубеж замерзали. И, немного позанимавшись починкой снастей и просмолив лодки, мужики отправлялись отметить это дело в хорошей компании. Но у всех таких любителей выпить в Переславле водились родственники и знакомые. Именно они и занимались похоронами, если что. Да тут ни с того ни с сего — ничейный покойник в рыбацкой петейной.
— Давайте, где он тут у вас? — спросил Мартин, подогнав сани ко входу в покосившийся дом.
— Вот. Забирайте, добрые люди, — отчего-то залебезил испуганный хозяин заведения, и сунул одному из рекрутов монетку. — Очень вы нас выручаете.
Упокойник против обыкновения не был раздет, и могильщики решили, что неплохо бы пошарить у него по карманам. Но, вглядевшись в лицо умершего, ошалели — перед ними на снегу лежал капрал Сысой Иванов… Все дружно выругались. Унтер-офицер оставался совершенно неподвижен, но у его рта надувался кровавый пузырь.
Мартин уже знал: после того, как отлетела душа, тело ещё может биться в конвульсиях или даже обделаться. Но чтобы усопший дышал — это было что-то новенькое.
— Быстро его на квартиры, — заорал знахарь.
Помогал даже конвойный из городского гарнизона. Они выкинули из саней два трупа, загрузили туда Сысоя, и врезали по бокам своему савраске. Небольшой волосатый мерин недовольно всхрапнул, и впервые за зиму перешёл с шага на трусцу.
— Давайте, братцы, растирайте ему ноги и руки, — умолял Мартин в избе, а сам убирал пену с губ и хлестал карала по щекам.
— Это что ж теперь будет? — ужасались тем временем братцы. — Нашему сержанту — острог, а нам — розг, что не досмотрели?
Мартину на розги были плевать, но Сысоя он уважал ещё со времен чумного похода. Это был основательный и порядочный человек. И по всему выходило, что пора испытать только что обретённые навыки контроля за целительскими способностями. И это оказалось удивительно легко. На ладони просто возникло небольшое свечение. А со следующий оплеухой капрал распахнул глаза, обдав своих спасителей перегаром.
— Вы что творите, паразиты? — пробасил недавний покойник. — Субординацию нарушаете?
— Ты его воскресил, Мартин? — ещё сильнее ужаснулись братцы. — Что ж теперь будет?
* * *
Причиной загула Сысоя стало то, что в их отряде начали появляться небольшие деньжата. Как известно, русский человек может приспособиться к любой ситуации. Освоившись с заданиями магистрата, рекруты нашли в себе силы и на небольшие халтурки. Договориться с конвойными за долю дохода оказалось легко — ведь они тоже были русскими людьми.
Кто-то рубил дрова, кто-то таскал воду. Некоторые даже попытались заняться подлёдным ловом. Но это требовало серьёзных навыков — даже не все местные справлялись. Первый заработок рекруты потратили на съестное. Питания в богадельне для их молодых организмов было недостаточно. А следующим пунктом, разумеется, стали гулящие бабы. Сержант не возражал — он и сам оказался не прочь.
Над срамными девками в Переславле верховодили сокольи помытчики — удивительные в своём роде жители посада. Ещё при Рюриковичах им было «велено помыкать соколов, кречетов, челигов и ястребов и приносить в Москву». Приносить надо было по одной обученной охотничьей птице со двора в год (всего в городе было 12 таких дворов). За это помытчики освобождались от всех прочих податей.
Однако никаких пахотных земель с угодьями у них не было, и жалования тоже. «Кормитца меж полевого сидения» приходилось торгом, а также рукоделием своих жён и дочерей. А какое самое выгодное «рукоделие» в городе, наполненном состоятельными путниками? Единственное, на чём настаивали помытчики — женский промысел должен был проходить за пределами их
