к какому-нибудь полку приписаны, – сообщил учитель естественных наук.
– Какому полку? – прыснули остальные учителя.
– Вот-вот, и я о том же спросил. А он в ответ: что тут спрашивать, конечно к артиллерийскому, коль батареи. Тут уже в голос, не сдерживаясь, начали хохотать все. Раньше других успокоился Менделеев и со вздохом сказал:
– И такой человек поставлен над нами? И смех и грех. Нет, этому надо положить конец.
– Это каким же образом? – поинтересовался Гаревский. – Предлагаешь барона на дуэль вызвать? Я бы не решился, он все же хоть в отставке, а человек военный, оружие в руках держать умеет. Нет, я бы не рискнул.
В ответ Менделеев лишь поморщился и ответил брезгливо:
– Зачем же стреляться с этим пьяницей? Пусть живет. Все равно его дни сочтены, – неожиданно для себя повторил он слова Рассказова.
Однако собравшиеся вокруг него учителя насторожились, кто-то из них поинтересовался:
– Это точно?
– Что точно? – переспросил Иван Павлович. – Таких, как он, долго держать не станут. Спета его песенка. А я вот что хочу предложить: написать жалобу на него на имя попечителя. Перечислить все, что нам известно о его художествах…
– И от себя кое-что добавить, – полушутя предложил Гаревский, но, поймав строгий взгляд Менделеева, тут же осекся.
А тот продолжил, словно не услышал неуместной реплики Гаревского:
– Главное, что он тянет с открытием гимназии…
– Верно, – поддержали его остальные.
– Именно так, – послышались голоса из другого конца учительской.
– А я слышал, что он собрался у себя дома пансион открывать, – вступил в разговор Лафинов.
– Какой такой пансион? – всполошились все. – Нам о том ничего не известно.
– Неважно, – отрезал Менделеев, – придет время, узнаем.
– А о пьянстве как? Промолчим? – напомнил осторожно Набережнин.
– И о том, что с ревизией, который год сам по губерниям не ездит, мол, нездоров, а как вино пить, то ничего…
– Так то в лечебных целях, – пошутил Гаревский.
– Обо всем напишу, – заверил их Менделеев, – если вы мне доверяете. К завтрашнему дню подготовлю петицию. И подпишем все вместе. А пока мне положено два дня на отдых. Так что я домой…
Вернувшись, он почти сразу засел за написание рапорта на имя попечителя Казанского учебного округа, где изложил все, о чем только что говорили с коллегами. Перечитал, но ему показалось, что вышло как-то неубедительно, нескладно и по-детски. Дмитрий Иванович никак не мог найти нужной тональности, чтобы показать всю безнадежность создавшегося положения при открытии уездных училищ. Но вот расписать во всех красках пассивную роль барона Эйбена у него так и не вышло. То ли из жалости к нему, то ли он понимал, что выполняет не совсем благовидную роль в происходящем. Но, с другой стороны, Менделеев не мог и не имел права оставаться в стороне. И хотя он до конца не верил, что их жалоба может что-то изменить, но, пусть слабое, внутреннее убеждение в своей правоте придавало ему силы и даже азарт. А самое главное – он не мог забыть пережитое им унижение после последней встречи с бароном Эйбеном. Как учитель Менделеев ждал совсем другого приема, а получил лишь одобрительную улыбку, коей удостаивают собаку, принесшую хозяину подстреленную дичь.
Дошел ли до попечителя их рапорт, поскольку, по слухам, он большую часть времени проводил в Петербурге, а если дошел, то повлиял ли как-то на только выстраивающуюся систему сибирского образования, Менделеев так и не узнал. Но весной следующего года Тобольское Главное народное училище при большом стечении народа было реорганизовано в гимназию.
Постепенно выстраивались его отношения с Рассказовым. Обычно раз в месяц Менделеев встречался с вице-губернатором и излагал ему, как обстоят дела во вновь открытой гимназии. Тот внимательно слушал, хмыкал время от времени, иногда задавал наводящие вопросы о происходящем, спрашивал о поведении директора, учителей и как учителя относятся к своим обязанностям. Поначалу Менделеев отвечал с неохотой, не желая доносить на коллег и на барона в том числе, хотя считал, что тот находится явно не на своем месте. Но со временем их беседы превратились в простой обмен мнениями о воспитании учеников, иногда переходящие в спор. Вице-губернатор при внешней холодности часто горячился, отстаивая свою точку зрения. Он видел в будущих гимназистах не иначе как новых чиновников, служителей царю и отечеству, а потому считал, что дисциплина и прилежание для них важнее, чем полученные знания.
Менделеев же был в корне с ним не согласен и всячески доказывал необходимость любого предмета, преподаваемого гимназистам.
– Они должны прежде всего стать культурными и, само собой, образованными людьми. А какое выберут себе занятие, то их дело. Может из кого-то выйдет губернатор, из иного – аптекарь. То не столь важно…
– Тоже мне, скажете, – перебивал его Рассказов, – сравнили божий дар с яичницей: губернатора с аптекарем! Вы еще генерала с углежогом каким сравните.
Этот их спор мог продолжаться часами, но сходились они в одном – все выпускники должны служить Отечеству и не прожигать бесцельно свою жизнь в праздности и безделье.
Глава девятнадцатая
…Однажды, возвращаясь от Рассказова, Менделеев возле храма Богоявления, где они когда-то венчались с Машей, нос к носу столкнулся с Дмитрием Васильевичем Корнильевым, своим тестем. Тот, судя по всему, не признал зятя и чуть посторонился, давая ему пройти.
– Мое почтение, Дмитрий Васильевич, – поклонился ему Иван Павлович, снимая шляпу.
Тот прищурился, постарался вспомнить, что за молодой человек перед ним находится, но не узнал и лишь сухо ответил:
– Рад приветствовать, только не имею чести знать вас. И извините, память уже не та.
– Да это я, Иван, муж вашей дочери, – попытался объяснить ему Менделеев.
Корнильев долго разглядывал его, потом кивнул, и даже скупая улыбка осветила его лицо.
– Ах, Маша, Машуня, давно не видел ее. Как она? Что не заходит?
Менделеев не стал напоминать, что та буквально вчера заглядывала к родителям, о чем вечером рассказала мужу, а просто вызвался проводить старичка до дома. Тот не возражал.
Их встретил чем-то озабоченный Василий, с которым они тоже теперь виделись редко, радостно раскинул руки для объятий, сказав:
– Уж не ждал, что Иван Павлович когда-то к нам пожалует. Проходите, дорогой шурин, всегда рады. Как раз чай поспел. Он помог отцу раздеться, но тот от чая отказался и тут же ушел в свою комнату.
– Как он? – спросил Иван Павлович, кивнув в сторону Дмитрия Васильевича. – Никакого улучшения, так память и не возвращается? Может, кто из молодых врачей что подскажет? Не пробовали показать?
Они прошли в гостиную, сели к столу, и горничная тут же принесла им стаканы с горячим
