и несут, кому надо. Конечно, так, чтоб людей напрасно не задерживать...
По одному, ссылаясь на то, что пора скот кормить, мужчины разошлись. Но к вечеру над кузницей взвился в морозном воздухе седой редкий дымок, и кузница, давно молчавшая, отозвалась звоном железа, скороговоркой молотков. Ремонтировали плуг Клемса. Опять к кузнице пришло несколько мужчин. Они смотрели на плуг Клемса, на новый сошник, на хорошую работу кузнецов и прикидывали, сколько стоит такая работа. Хотелось им, чтоб об этом сказали сами кузнецы. А кузнецы шутили, говорили, что если бы за деньги все это делать, работа стоила бы не меньше пяти рублей. А вечером опять мужчины ушли от кузницы, не обещая, что принесут плуги, пошли, что-то обдумывая.
Назавтра утром в кузницу принесли еще два плуга и собранное их хозяевами железо. Кузница опять ожила, опять отозвалась звоном металла, а перед полуднем опять замолчала и опять кузнецы тосковали без работы.
— Может, еще собрание созвать? — спросил Клемса Клим,— не то вся работа сорвется...
— То же и на собрании скажут. Как медведи. У-у, чтоб их!.. Надо эти плуги отдать, может, тогда принесут.
И действительно, через некоторое время после того, как из кузницы унесли мужчины свои отремонтированные плуги, колхозники друг за другом понесли на плечах плуги, бороны, неисправные колеса повозок. И вскоре в кузнице не хватало места.
А на третий день, в полдень, к Клемсу пришли два колхозника и, посидев, пока кузнецы обедали, предложили:
— Пойдем разве к нам. Ицка ко мне, а Тихон к нему,— сказал один из мужчин,— а начальник-бригадир у нашего начальника останется или к другому кому-нибудь... Люди работают, так чего ж...
А еще через четыре дня, в воскресенье, деревня праздновала. Крестьяне сошлись у кузницы, курили, беседовали и отговаривали от работы кузнецов:
— Человек не машина, требует отдыха, а вы почему? Оно не то что в воскресенье, так отдыхать. У вас, у городских, оно по-новому, но сегодня вместе с нами и отдохнули бы.
— Мы ночыо отдохнем,— ответил Клим,— или когда работы не будет. Отдыхать мы мастера, но ведь и у вас вот надо закончить работу и в другом месте успеть...
— А в другом пускай другие.
— Пускай-то пускай, но других в вашем районе нет. Где свои кузнецы, а где мы должны...
— Ну, а вас как это,— спросил один из крестьян,— казна послала, чтобы мужику помочь, или как?
— Ага, а то ведь,— отозвался другой,— работают люди, а мы и не знаем, может, заплатить что надо, так собрали бы... сообща, люди ведь столько работали...
Крестьяне насторожились, ждали, что ответят кузнецы. А может, и действительно надо платить? И многие уже прикидывали, сколько выпадет на их долю.
Над кузницей вьется, порхает клубками сизый дым. Возле самой кузницы, у стены, телеграфный столб, и от ветра провод на столбе непрестанно гудит: гу-у-у, гу-у-у, гу-у-у, г-у-у — не умолкает. Гул этот словно далекие-далекие гудки. Клим глянул на крестьян, сказал что-то Ицке и вышел из кузницы:
— Вот дядька спрашивает, как мы работаем? Я скажу и про это. А прежде немного правды вам скажу, так вы за нее не серчайте.
— Мы чего ж,— отозвалось несколько голосов,— мы правды не боимся. Правду говори...
— Так вот я и скажу,— начал Клим.— Мы знаем, как вы опасались, что не отдадут вам плуги, когда принесете ремонтировать, опасались и того, что много за работу платить придется. Поэтому никто из вас не хотел в хату пускать, говорили, что не нужна вам бригада. Но это ничего, это прошло. Мы, вот я и товарищи мои, понимаем, что вы не сами это, что вас запугали. Есть такие люди, враги ваши и наши, они против колхозов разные слухи пускают, они стращают крестьянина колхозом, как некогда попы стращали адом... Не надо верить этим людям. Мы не ради наживы к вам приехали. Нас сюда партия и рабочие прислали, чтобы помочь колхозу вашему подготовиться к севу, мы вашу жизнь за это время близко увидели, лучше познакомились с ней. Она нехорошая, надо жизнь другую, новую делать, не такую. Для этого вы объединились в колхоз. А строить новую жизнь будут помогать вам и партия, и власть, и рабочие. Хотите вы или нет,— говорил он, улыбаясь,— а рабочие будут приезжать, как и мы вот, и будут помогать вам, чтобы вы скорее вышли из этой тяжелой темной жизни, чтобы скорее позабыли про нее... А на вас мы не сердимся, мы знаем, что вас слухами разными запугали, что не сами вы это...
Крестьяне стояли молча. Когда Клим закончил, Ашурок Петров тихо сказал:
— Оно правильно, товарищи, что нас пугают, по-всякому пугают...
— А не надо верить всяким слухам,— ответил Клим. Ашурок не сказал больше ничего. А кто-то другой заметил:
— Мы темные, всего мы боимся, сами себя даже боимся иногда.
А еще через два дня кузнецы уехали из Терешкиного Брода.
* * *
Вечером, когда густые сумерки наступившей ночи окутали покоем и тишиной деревню и поле, на хутор к Мышкину пришло двое мужчин. Один из них подошел к окну и три раза стукнул в ставень. Вслед за этим звякнул засов двери, и на двор вышел хозяин.
Втроем они отошли под поветь и сели там на досках.
Все вокруг дышит глубоким покоем. В этом покое глохнут и пропадают все звуки, и тишина от этого кажется настороженной. Из-под повети плывет тихий, мягкий шепот трех голосов. Если бы их услышал кто-нибудь близко, он узнал бы знакомые голоса Мышкина и Горбуля Захара и отличил бы какой-то совсем чужой, которого не слышал ранее, голос. Все трое говорят по очереди.
Горбуль: — Я принес от батюшки евангелие. Старое, небольшое, в самый раз.
Мышкин: — Он ничего тебе не говорил?
Горбуль: — Ничего. Советовал остерегаться после этой бумажки.
Незнакомец: — Никто ничего не подумает, а то, что надо, мы сделаем.
Мышкин: — А с одеждой как?
Незнакомец: — Как раз под нищего.
Мышкин: — Надо сегодня же пойти и проситься к кому-нибудь на ночь. Ночью кое-что сказать.
Незнакомец: — Надо идти в хату, где старики.
Горбуль: — Я покажу, к кому идти.
Мышкин: — Только чтобы, не дай бог, не узнали, что вы нарочито. Надо не очень чтобы говорить, а лучше их расспросить о жизни и намекнуть на одно, на другое. Если спросят откуда, скажете, что из коммуны,
